Когда я начинала свой первый телесериал, я сделала то, что казалось мне совершенно нормальным: в XXI веке я заставила мир в телевизоре выглядеть так, как выглядит настоящий мир. Я наполнила его персонажами, отличавшимися друг от друга оттенком кожи, гендером, происхождением и сексуальной ориентацией. А потом сделала самую очевидную вещь на свете: я написала всех их так, словно они были… людьми. Цветными людьми, живущими трехмерной жизнью, со своими любовными историями. Не второстепенными персонажами, не штамповками и не преступниками. Женщины – героини, злодейки, сорвиголовы, важные фигуры. Это, говорили мне снова и снова, было новаторством и смелым поступком.
Надеюсь, и у вас поползли вверх брови, милые читатели. Потому что – ой, я вас умоляю! Но я делала то, чего, как говорили «большие шишки», нельзя делать на TV. И Америка доказала, что они не правы, смотря мои сериалы. Мы буквально меняли лицо телевидения. И теперь я не могла допустить ошибку. Второго шанса здесь не дают никому.
То есть дают – но не тогда, когда ты П.Е.И.
Вторые шансы – это для грядущих поколений. Вот их-то ты и создаешь, когда ты П.Е.И. Вторые шансы – для тех, кто придет за тобой.
Как папа Поуп говорил своей дочери Оливии, «ты должна быть вдвое лучше, чтобы получить хотя бы половину».
Я не хотела «хотя бы половину». Я хотела все. И поэтому пахала вчетверо усерднее.
Мне не хотелось, чтобы когда-то, глядя на себя в зеркало, мне пришлось признаться, что я недостаточно старалась, чтобы эти сериалы получились. Что я не вкладывалась на сто процентов в создание наследия для своих дочерей и всех цветных молодых женщин, которые гадали, возможно ли это. Меня до глубины души раздражало то, что мы живем в эпоху невежества, которое достаточно велико, чтобы мне по-прежнему было необходимо подавать пример. Но это не меняло того факта, что я была одна.
У меня вошло в привычку постоянно работать на пределе возможностей. Моя жизнь вращалась вокруг работы. А за пределами работы я выбирала пути наименьшего сопротивления. У меня не было энергии на трудные разговоры или споры. Так что я улыбалась и спускала людям с рук то, что они обращались со мной, как им заблагорассудится. Все это вызывало у меня единственное желание – вернуться в офис. Где я была главной. Где я была начальницей. Где люди были слишком почтительны, добры, довольны или напуганы, чтобы обращаться со мной как с дерьмом.
Поскольку я так много работала, усталость стала моей вечной спутницей. В первый период работы над «Анатомией страсти» я отклонила столько приглашений, что меня перестали куда-либо приглашать. У меня начала складываться репутация человека, который не общается с коллегами вне работы. В действительности же я не общалась вне работы ни с кем.
Широкий круг моих друзей тоже меня не понимал. Пошли слухи, будто я бросила их ради гламурной голливудской жизни, наполненной вечеринками и знакомыми-знаменитостями. Я бы посмеялась над этими домыслами, если бы не так уставала. Я получала гневные письма из-за пропущенных дней рождения и засыпала, уронив голову на клавиатуру, не успев дописать ответ с извинениями. Под конец я просто… сдалась. Среди моих друзей в результате самоотсева остался меньший круг – ядро. Я стала чаще сидеть дома – и проводить больше времени за работой. Больше времени в одиночестве. Больше времени в убежище.
Потеря себя случается не в один миг. Потеря себя происходит, когда ты раз за разом говоришь «нет».
«Нет» – сегодняшнему выходу «в свет».
«Нет» – обмену новостями со старой подругой по колледжу.
«Нет» – посещению вечеринки.
«Нет» – поездке в отпуск.
«Нет» – новым дружеским отношениям.
Потеря себя происходит по полкило зараз.
Чем больше я работала, тем больше становился стресс. Чем больше становился стресс, тем больше я ела.
Я понимала, что ситуация выходит из-под контроля.
Я начала ощущать все больший дискомфорт.
Я начала ощущать все бо́льшую усталость.
Джинсы становились все теснее и теснее.
Я покупала одежду все большего размера.
Мне стала требоваться одежда самого большого размера, какой только был в магазине плюс-сайз.
И все же.
Столь многое в этом вызывало у меня двойственные чувства! Феминистка во мне не желала спорить сама с собой. Меня возмущала необходимость говорить о своем весе. Было такое ощущение, будто я осуждаю сама себя за то, как выгляжу. Это казалось ограниченностью. Это казалось женоненавистничеством.
Переживать об этом казалось… предательством.
Мое тело – всего лишь контейнер, в котором я таскаю с собой свой мозг.
Я начала говорить это еще в колледже, когда парни из «золотой молодежи» отпускали грязные комментарии насчет моей груди. И пользовалась именно этим тоном. Тоном, который подразумевал: «Боже, какой же ты тупица!»
Но мне приходилось говорить им это очень часто. Давать им понять, что я должна быть невидимой для них. Чтобы заставить их перестать пялиться.
А теперь я часто говорила это самой себе. Чтобы сделать себя невидимой для себя.
Мое тело – всего лишь контейнер, в котором я таскаю с собой свой мозг.
Я говорила это, поедая мороженое ведерками.
Я говорила это, съедая целиком пиццу.
Я говорила это, наслаждаясь макаронами с сыром и беконом. Вы меня услышали. С беконом. Я ела все, в чем был бекон. Или что было завернуто в бекон. Одно мясо, завернутое в другое мясо, с очевидностью доказывало, что вселенная развивается именно так, как ей следует.
Мое тело – всего лишь контейнер, полный бекона, в котором я таскаю с собой свой мозг.
Но и автомобиль – это тоже контейнер. Если автомобиль сломан и испорчен, то мой мозг уже никуда не едет. То же относится и к моему телу.
Я чувствовала себя… старой. Не в плане «я стара и люблю врать».
Старой.
«Завязывай участвовать в жизни мира» – вот какой старой.
«Сядь в кресло и наблюдай, как мир проходит мимо» – вот какой старой.
Какая невероятно пустая трата жизни!
Но какая вкусная телятина…
Я думаю, никто ничего не замечает. Я думаю, никто ничего не видит. Я думаю, тот факт, что я удвоилась в размерах, возможно, не так уж и заметен. Потому что я на самом деле этого не замечаю. Это происходило так постепенно! Я невидима для самой себя. Думаю, вполне возможно, что я невидима для всех.
Это не так.
Люди пытались тактично помочь. Люди говорили мне вещи вроде «эндорфины помогают воспрянуть духом».
Тот же самый эффект дает шоколадный тортик, глупцы!
Бетси Бирс, которую я люблю, обожаю и ради которой я, честное слово, убила бы дракона (или как минимум паука), как-то раз сказала: «Ты просто должна приучить себя любить салаты».
