Вопросы начали появляться через час после пробуждения. Хотелось знать все. Что со мной происходило все эти годы? Почему я не помню даже снов? Где мои родные? Мать. Отец. Интересовались ли они мной?
Врач у меня был пунктуальней некуда. Он пришел ровно через два часа и снова спросил о самочувствии. Мне стало лучше. Уже не тянуло в сон, хотя от кофе я бы не отказалась. Эй, когда мне принесут еду?
Врач вывалил кучу умных фразочек о пользе, которую я дала науке и медицине. О том, что благодаря мне и другим, кто позволяет вытворять со своим телом все, что угодно, удается спасать тяжелобольных пациентов. Он нес подобную чушь четверть часа, я начала зевать. Просто расскажи, док, что происходило со мной. Плевать мне на твою науку. Хочу знать, что с моим телом все в порядке, и я не рассыплюсь, как только выйду за ворота Института. Все-таки планирую пожить в своей квартире, завести семью и нарожать детей.
– Вы полностью здоровы. Можете на этот счет не беспокоиться, – подытожил Дмитрий Игоревич.
– Когда я смогу уехать домой?
– Не торопитесь, надо убедиться, что ваше психическое здоровье тоже в норме.
Я вроде бы не собиралась буянить, и зеленые человечки мне не мерещились, но доктор настаивал на том, чтобы я внимательно отнеслась ко всем процедурам. Он спросил, помню ли что-нибудь из тех семи лет, что провела в Институте, но я ни черта не помнила.
Мне принесли вкуснейший в мире обед: макароны с котлетой. Я съела всю порцию и попросила добавки. Не дали. Жмоты!
В палате был туалет и душ. Над раковиной висело зеркало. Мой внешний вид не мог продвинуть науку вперед, поэтому за ним никто не следил. Тело выглядело так, будто бы я спала не в палате, а на жесткой доске в концлагере. Как же сильно я похудела! Ладно. Зато не надо будет сидеть на диетах.
Я прошла курс лечения дурацкими витаминами и отходила на все занятия в реабилитационном корпусе. Оставалось несколько дней до выписки. Мне предстоял один самый важный шаг: связаться с родными.
Телефоны матери и отца молчали. Я дозвонилась только младшей сестре моего папы, тете Лене. Оказалось, что отец умер в тот же год, когда я заснула. Сердце подвело. Он иногда жаловался на боли в груди и обещал сходить как-нибудь при случае к врачу. Так и не сходил.
Матери не стало год назад. Она очень хотела дождаться моего пробуждения, но неожиданно вылезли старые болячки. Ей было шестьдесят, и она могла бы пожить еще много долгих лет, наполненных заботами, трудом и волнениями о своей непутевой дочери.
Я не успела понять, что произошло, а тетка уже трещала, что сдает однушку, где жила моя мать. Квартиранты чистоплотные, платят вовремя. А еще у нее в кладовке лежат и занимают много места две большие сумки с моими вещами. Она попросила их поскорее забрать и перескочила на своих детей. Я сбросила звонок, закрыла глаза и попыталась осознать, что случилось.
Мне плевать на чистоплотных жильцов, сумки с барахлом и на людей, которых я не знаю. Я только что потеряла семью!
Тетка оплакала брата давно и уже с этим смирилась. Ее больше беспокоили какие-то житейские мелочи. То, что окажется в итоге неважным.
Мне теперь некуда идти. Не с кем говорить. Не с кем ругаться. Моей прежней жизни больше нет. Я хотела все изменить, но не так радикально.
После выписки чрезмерно вежливая медсестра вызвала для меня такси. Я вспомнила свой новый адрес с трудом. Больше мне некуда было податься. Тетя Лена жила далеко, я не хотела ее видеть и не желала слушать рассказы о чужой жизни.
Я прихватила с собой серую синтетическую кофту. Она не защитит от холодного ветра, но будет напоминать о том времени, которого я сама себя лишила.
Такси мчало меня сквозь изменившийся город. На торцах домов висели огромные экраны, и реклама вырывалась из них яркими вспышками. Вот улыбающиеся мужчина и женщина. Они не держатся за руки, просто стоят рядом. И тут же всплыл возле них слоган: «Осуществи свои мечты», а на следующем слайде крупные красные буквы призывали заключить контракт на срок от года до семи лет. Институт предлагал заснуть несчастными, а проснуться счастливыми. Экраны поменьше стояли на обочинах, и снова Институт зазывал всех заснуть. Интересно, сколько денег потратила эта контора, чтобы рекламу ее услуг крутили во всем городе?
Иногда показывали дома посреди леса, квартиры со стильными интерьерами и блестящие автомобили. Еще реже призывали отправить ребенка на обучение в какой-то университет. Противные яркие картинки резали глаза. Чересчур много было идиотской рекламы! Из-за этих экранов я не могла разглядеть город. Что здесь снесли, а что построили, помимо щитов, билбордов и экранов?
Я отвернулась от окна и закрыла глаза, чтобы дать им отдохнуть от неестественно счастливых лиц.
– Приехали, – обозначил таксист. Я расплатилась и вышла на улицу. Впервые за семь лет оказалась на свободе, в городе, возле своего дома, и почувствовала себя песчинкой, которую вот-вот сдует ветер. Слишком большие дома меня окружали. Гигантские серые монстры упирались в небо, последний этаж наверняка выходил в космос! Уверена, там, наверху, нечем дышать. На торце дома, где не было окон, висел громадный экран, а с него на район глядели улыбающиеся мужчина и женщина.
Ко мне подлетела невысокая девушка в зеленой толстовке. Из-под капюшона торчали темные волосы. Она сунула мне листовку и сбежала. Я даже не успела опомниться.
Мне бросилось в глаза одно слово, написанное крупными черными буквами: «ОПАСНО!»
Я бегло прочла, что еще напечатали на этом небольшом листке. Там было много странного и неправдоподобного, но одна фраза отозвалась в моей душе. «Вы лишитесь здоровья и многих лет вашей жизни, и никакие материальные блага не восполнят вашу потерю».
Девочка, ты опоздала на семь лет! Я жалею, что отдала свое время. Если бы я не заснула, у меня бы был шанс сбежать от этих экранов!
Я выбросила листок в мусорное ведро и зашла в свой подъезд. Меня встретила консьержка автоматическим «добрый день». Она даже не спросила, кто я и к кому пришла. В этой высотке, скорей всего, тысячи жильцов. Всех не запомнишь!
В почтовом ящике я обнаружила газету и такую же листовку, которую отправила минуту назад в мусорку. И этот невзрачный листок с большими буквами «ОПАСНО!» полетел в коробку с горой ненужных газет и рекламных флаеров.
И вот я зашла в свою квартиру, о которой когда-то мечтала. Серые стены, серая мебель, белый тюль. Ничего примечательного. Неужели я мечтала о такой клетке? Семь лет здесь кто-то жил, но присутствия людей не ощущалось. Не было никаких забытых вещей, закатившихся под кровать игрушек или ободранных котом дверных косяков. Институт стер все следы жизни, когда готовил квартиру к моему возвращению.
В пестрой газете были всякие статейки о жизни нашего города. Какая-то фигня. Я включила телевизор и пока пыталась отыскать хоть какую-нибудь еду, до моих ушей долетал всякий вздор.
Предыдущие жильцы, похоже, ничего съестного не оставили. Холодильник был выключен из розетки и стоял с открытыми дверцами. В шкафчиках я нашла белую посуду, но ничего съестного там не завалялось. Ни сухарей, ни печенья, ни чая – ничего.
