Я наконец оделась. Медсестра заулыбалась и проговорила, что я отлично выгляжу. Вранье! Эта дамочка в белом халатике просто запрограммирована выдавать шаблонные фразы в определенный момент.
Медсестра проводила меня в реабилитационный корпус. Это было серое унылое здание, такое же, как и все остальные корпуса. Единственное, что отличало это архитектурное недоразумение от других, – небольшой парк, разбитый на заднем дворе. За парком – забор, за забором – лес. Прямо-таки санаторий.
Корпус, куда меня привели, напоминал дешевую гостиницу. Длинные обшарпанные коридоры вмещали несколько десятков дверей. Никаких картин или комнатных растений тут не наблюдалось. Ничего не сделали, чтобы хоть попытаться добавить уюта. Сюда же селили людей, которые проспали лучшие годы! Всего несколько картин, более теплая краска на стенах, тюль и шторы вместо пыльных жалюзи преобразили бы этот безжизненный коридор.
В моей комнате на прикроватной тумбочке лежал листок с расписанием занятий и часами работы столовой. Меньше всего на свете хотелось посещать какие-либо занятия. Я просто хотела уйти! В шкафу имелась сменная одежда. Джемпер и штаны были свернуты и сложены стопочкой. Не было нужды вешать их на плечики: ткань, из которых их сшили, не мялась. Долбанная синтетическая синтетика! Окно прикрывала серая занавеска. Тюль тоже был серым. Почему никому не пришло в голову, что серые тона всюду наводят скуку? Где же краски? Хоть бы картину какую повесили. Распечатали бы что-нибудь на цветном принтере и сунули в самую дешевую рамку. Это было бы лучше, чем голые белые стены, серая мебель и серый синтетический текстиль.
Ну хоть кровать была гораздо удобнее, чем та, что стояла в моей палате, и на новом месте я спала, как котенок.
Утром в столовой ко мне прицепилась девчонка. Бодрая такая, веселая. После звонкого «Привет» она перескочила на дебильные лекции, которые мне только предстояло посетить.
– А ты уже слышала про новое лекарство от диабета? Его начали производить в прошлом году, – тараторила она, идя за мной по пятам. Да мне плевать. Ни ты, ни я, милочка, не имеем к этому отношения. Ни ты, ни я не воспользуемся благами, которые производит этот Институт. Все эти лекарства и прочие штуки, продлевающие жизнь, не для нас.
Жаль мне было эту наивную дуреху. У меня, по крайней мере, не возникало мыслей о том, что я получу в будущем какое-то суперлекарство. Мне обещали квартиру и деньги. Все, больше ничего. В эту чушь про важность моего участия в опытах я никогда не верила. И тебе, девочка, следовало бы спуститься на землю.
– Ты только проснулась? – спросила она, когда я села за стол. Сама же она стояла и глядела на меня, держа в руках поднос. На нем была такая же тарелка с кашей, кусок белого хлеба и какао, как у меня. Как у всех остальных, кто недавно проснулся.
– Да. Утро ведь.
Я поняла, о чем она спросила, но мне не хотелось ни с кем говорить. Совсем. И по моему кислому лицу она все поняла, развернулась и ушла в другой конец зала. Девчонка выглядела молодо. Наверняка пришла сюда лет в восемнадцать и провела тут года три. А я…
Что натворила я?
Я не просто отдала семь лет своей жизни. Я отдала семь самых ценных лет моей жизни. Свою молодость. Свои возможности.
Я только проснулась, и это было проблемой. Семь лет мой разум был отключен от жизни, и теперь я жалела о своем поступке. Можно ли отмотать время назад, порвать контракт в клочья и прожить эти семь лет, ощущая и пропуская через себя каждую минуту?
Я бы съехала от матери в вонючее общежитие с тараканами и гнилыми соседями, с поросшей плесенью ванной и крохотными комнатушками. Нашла бы работу. И не одну, а две. Я бы справилась, наверное.
Или нет?
Нет, семь лет назад я не была готова впахивать в поте лица и мириться с суровой стороной благородного пути к успеху. Я хотела съехать от матери без усилий, без изнуряющей работы и без вонючего общежития.
Почему же на душе так мерзко?
Я уже пила коричневатую муть, которую мне сунули вместо какао, когда услышала знакомый голос.
– Как вы здесь устроились? – доктор присел на соседний стул. Выглядел он уставшим. Будто всю ночь провозился с пациентами. Его лицо совсем осунулось, покрасневшие глаза потухли. Кто над кем ставил эксперименты сегодня?
– Отлично, – сухо ответила я. По крайней мере, выглядела я сегодня получше своего помятого опытами врача.
Хотелось поговорить о том, что происходило со мной в последние годы. Доктор это знал. Наверняка сам ставил опыты. Расскажет ли он мне хоть что-нибудь?
Он предложил прогуляться по парку, и мы вышли из душной столовой на свежий воздух. В этом докторе иногда чувствовалось что-то человеческое. Очень редко. Порой я отмечала интонацию в словах, что шли из души, участливый взгляд или усталость, как сейчас. Иногда ему было не все равно. Изредка его официальный тон слабел, и он на еле уловимое мгновение превращался в обычного человека.
– Вы помните что-то за последние годы? Что-то из того, что было помимо корабля и поездки к Екатерине.
– Больше ничего.
И это было чистой правдой. Хватит уже мусолить мои воспоминания. Пора кончать с этой психушкой. Он снова спросил про мой побег, а меня уже тошнило от этой темы. Почему нельзя рассказать мне об экспериментах? Я об этом и спросила.
– Простите, не имею права раскрывать детали, но могу вас заверить, что их результаты были ценны для научного сообщества.
Слишком шаблонно прозвучала эта фраза, он будто экзамен сдавал. И больше не ощущалось, что рядом со мной стоял человек. Этот очкастый умник снова превратился в робота и начал меня раздражать.
– Когда мне вернут телефон? – спросила я, глядя на закрытую дверь столовой. Где-то там все еще завтракала та молодая девчонка и наверняка рассказывала кому-то о чудесных лекарствах, исцеляющих все болезни.
– Когда вы будете к этому готовы, – ответил доктор все тем же официальным тоном.
Треснуть бы тебе по башке, но тогда все настройки собьются, и придется программировать нового робота, чтобы тот выдавал пациентам шаблонные фразы да научные словечки. Не хочу тебя больше видеть, док. Я бы пообщалась с человеком, но ты просто автомат, управляемый Институтом.
Весь следующий день я избегала встречи со своим доктором: не пошла на завтрак, не сидела в палате, а бродила по белым коридорам и постоянно вертела головой. Я обошла большую часть территории Института и не увидела ничего впечатляющего. Просто несколько серых пятиэтажных корпусов, парковка для автомобилей сотрудников, сонная охрана у ворот и парк. Вокруг невысокий забор и лес. Я не услышала шума машин, будто дорога находилась не поблизости или же не пользовалась популярностью у автомобилистов.
Я познакомилась с женщиной из соседней комнаты. Ее звали Нина, и она отдала два года. Ее мужу требовалась какая-то сложная операция на ноге, а Нина очень хотела, чтобы ее любимый мог ходить. Эта дурацкая история вызвала во мне неприятное чувство. Я не могла понять эту женщину, которая была безмерно благодарна Институту и рассказывала о своем муже с горящими глазами и идиотской улыбкой. Она была счастлива. Ей разрешили ему позвонить, и оказалось, что ногу ему спасли. Он даже обещал прийти за ней, когда ее отпустят.
