— А ты за ним не повторяй! — процедила она. — Ты не горный орел, понял? — Сообразив, что она начинает перегибать палку, Карина заставила себя смягчить тон. — Не нужно было напоминать мне про Саркиса. Я предала его. И Жореса. Их теперь убьют. Из-за меня.
Она легла затылком на подголовник и около минуты моргала, осушая ресницами выступившие слезы. Успокоившись, открыла дверь со своей стороны и сказала:
— Я пошла за паспортами. Жди меня здесь. Я скоро.
Направляясь в здание Отдела виз и регистрации, Карина не оглянулась. В глубине души жила тревога, что Леонид возьмет и сбежит, но не могла же она водить его на привязи. Слишком откровенное наблюдение вызвало бы подозрения. Кажется, он поверил в ее сказку про миллионы. Оставалось уповать на это.
Полученные документы с визовыми печатями, а также распечатанные авиабилеты, были сунуты в прозрачную пластиковую папку и небрежно брошены на заднее сиденье красной «Мазды».
— Сейчас перекусим где-нибудь и найдем отель на двое суток, — сказала Карина. — Вылет послезавтра в три тридцать утра.
— Так рано, — покачал головой Леонид.
— В самолете выспимся. Лететь долго, — успокоила его она.
Ее губы были приоткрыты для того, чтобы сказать еще что-то, но оттуда не вырвалось ни звука. Застыв с рукой на кнопке включения кондиционера, Карина уставилась на улицу сквозь боковое стекло.
— Что ты там увидела? — насторожился Леонид. — На кого ты смотришь? На него? Он же просто заказы развозит.
Леонид смотрел на мотоциклиста, который копался в своей желтой коробке. Взгляд Карины был направлен не туда.
— Лагутин, — прошептала она. — С девчонкой. Кто она ему?
— Понятия не имею. Поехали отсюда, а то еще заметит.
— Не заметит, — сказала Карина. — У меня стекла тонированные.
— На кой они нам сдались? — нервничал Леонид.
— Забыл, как он меня бил? Я — нет. У меня на лбу до сих пор шишка, приходится тональной пудрой замазывать.
— До свадьбы заживет.
— Заткнись!
Вся напряженная, словно кошка, следящая за воробьями, Карина вытянула шею и подалась вперед. Опытный психиатр сразу заподозрил бы неладное уже только по выражению ее лица, по выражению глаз, по мелкой моторике, по сокращениям лицевых мышц. Она считала себя нормальной и не усматривала ничего особенного в том, что с ранней юности была свидетельницей многих убийств, избиений, жестоких допросов, изнасилований и прочих составных частей бандитской жизни.
При ней одну владелицу магазина заставили сесть на бутылку шампанского, а другую злостную неплательщицу «налогов» два дня подвергали оральным надругательствам все желающие. Карина знала, как долго и страшно умирает человек в петле. Она видела, как растворяют трупы в серной кислоте, как их сжигают и расчленяют, чтобы вывезти со двора. Человеческая жизнь — чужая жизнь — не значила для нее ничего, потому что Карина давно усвоила, как легко она отнимается. И, что хуже всего, в ее представлении убийцы никогда или почти никогда не получали за содеянное никакой расплаты.
В результате эта молодая армянка обладала сознанием жестокого ребенка, не видящего ничего дурного в обрывании кузнечикам лапок и бросании жуков в муравейник. Ничего, кроме нездорового любопытства, это не вызывало.
А сейчас она смотрела на человека, посмевшего поднять руку на нее — на сестру криминального авторитета, который был готов убить любого за неосторожный взгляд в ее сторону. Лагутин обошелся с ней, как с последней шалашовкой, унизив в присутствии Леонида и в ее собственных глазах. Ее гордость жаждала отмщения. Когда того требовали обстоятельства, Карина могла и на колени встать перед мужчиной, чтобы обмануть его или усыпить бдительность, но то она делала добровольно и при этом считала жертвой его, а не себя. С Лагутиным получилось иначе.
Ко всем этим мотивам и эмоциональным шрамам добавлялось еще одно немаловажное обстоятельство: сегодня утром Карина выдала врагам тайну своих братьев и тем самым обрекла их на смерть. Спроси ее, испытывает ли она угрызения совести, ответ был бы отрицательным, так как она уж очень смутно представляла себя, где эта совесть находится, что собой представляет и каким образом дает о себе знать. Тем не менее что-то разъедало Карину изнутри, словно там бурлил котел с ядовитым зельем, и накопившемуся пару нужно было дать выход, чтобы он не сжег ее дотла.
— Пристегнись, — сказала она Леониду.
— Зачем? — спросил он, а в следующую секунду понял. — Ты с ума сошла!
— Пристегнись, тебе говорят.
Карина приготовилась выжать акселератор до предела. Лагутин и девушка стояли возле стоянки, в нескольких шагах от крыльца ОВИРа. Должно быть, они тоже оформляли визы, а может быть, появились здесь по какой-то иной причине. Карину это абсолютно не волновало. Она не размышляла и не колебалась. Она делала то, что должна была, то, что не могла не сделать.
Ее взгляд в последний раз зафиксировал позы Лагутина и его спутницы. Волосы той были подняты надо лбом обручем, она носила короткое цветастое платьице и туфли на невысоком каблуке. Почему-то ее юный облик и ненакрашенное лицо вызвали особый прилив злобы Карины. Выругавшись, она резко рванула с места под визг покрышек.
За лобовым стеклом, как на киноэкране, стремительно приближались две фигуры. Лагутин в своей черной рубахе и светло-голубых джинсах повернулся на шум первый и, увидев несущуюся на него «Мазду», оттолкнул девушку, а сам отпрыгнул в другую сторону.
Таким образом он освободил машине проход, наивно полагая, что за рулем сидит обычный лихач, вздумавший попугать случайных прохожих. Лишь в последние доли секунды он увидел за стеклом Карину и обмер.
Она бы с большим удовольствием протаранила его, но отпрыгнувший Лагутин оказался прикрыт полукруглым бетонным надолбом, которые расставляют в присутственных местах, чтобы ограничить число подъезжающих машин. Карина слегка повернула рулевое колесо вправо, направив красный капот на девушку.
Удар почти не ощутился. Подружку Лагутина забросило на крышу, перекатило через нее и швырнуло на асфальт.
— Ты что, ты что! — повторял Леонид, как заведенный.
Карина истерически хохотала, глядя в зеркало заднего обзора, где стремительно уменьшалась лежащая на площадке фигурка в веселеньком платьице. Она надеялась, что девчонка умрет и что Лагутин очень ее любит, и поэтому ему будет больно, по-настоящему больно.
Карине нравилось причинять боль. Возможно, это был ее главный талант. Она умела заставлять людей страдать и обожала это занятие.
— Что ты натворила! — взвыл Леонид бабьим голосом. — Тебя же арестуют!
— Нас не найдут, — успокоила его Карина. — Машина на племянника Саркиса оформлена, а доверенность у меня липовая. Мы ее бросим, а послезавтра улетим.
— Скорей бы, — пробормотал Леонид, вытирая лицо.
