Вечером третьего дня домой к Юздовскому неожиданно заявился Валентин – сын покойного Александра Исаковича от первого брака, сменивший известную в определенных кругах, но вроде как одиозную фамилию Бернштейн и ставший не привлекающим внимания советским тружеником Николаевым. Вид у него был затрапезный: так он маскировался от всевидящего ока ОБХСС и от хищных взглядов рэкетиров. Вначале затрапезной была только одежда, а потом под нее сами собой подогнались и манеры, и привычки, и речь.
– У меня проблемы, Феликс Георгиевич, – с порога взволнованно затараторил нежданный гость, глотая окончания фраз. – Наехали на меня… Рэкетиры… Здоровенные амбалы… Я и отца назвал, и вас, но они – ноль внимания… Стали паспорт требовать, фамилию проверять… Хотя я объяснял – у меня уже другая фамилия… И вообще, когда бандиты паспорта проверяли?
Валентину было тридцать пять, но к Юздовскому он относился как к старшему – все же он был другом отца, вроде как из другой возрастной категории… Вот и смотрит с надеждой, как будто всемогущий Граф одним движением разрешит все его проблемы.
– Подожди, Валентин, – поднял руку Граф. – Ты все в одну кучу свалил! Паспорт, отец, я… При чем все это? Ты думаешь, я могу охранные грамоты выдавать от бандитов? Или отец мог? Ты помнишь, что эти твари на Мойке учинили – с целой семьей расправились?
– Да помню я, помню…
– Ну вот! Или надеешься, что тебя отцовская фамилия защитит, от которой ты, кстати сказать, отказался?
– Кто ж знал… Я хотел как лучше…
– Может, ты думаешь, что одного моего слова достаточно, чтобы все питерские бандиты обходили тебя стороной?
– Да нет… Но вы же в авторитете… Вас все уважают…
– И поэтому твои амбалы перестанут бомбить коляшей и пойдут работать на заводы и фабрики?
Валентин Николаев подавленно молчал. Наверное, примерно так он и думал.
– Ни твой паспорт, ни ссылки на кого-то не решают таких вопросов. Все зависит только от тебя. Тебя, лично тебя должны уважать, или бояться, или еще по каким-то причинам не хотеть с тобой связываться. Бодливую корову доярка доит аккуратно, а тихой да безответной может соски отрывать!
Бывший Бернштейн, а нынешний Николаев тяжело вздохнул. Вид у него был жалкий, и алмазное сердце Юздовского дрогнуло, тем более что в глубине души он испытывал угрызения совести насчет Александра Исаковича. На миг ему захотелось в действительности разрешить проблему этого недалекого человечка. В конце концов, Граф приручил Коробейника, и теперь у него есть силовая поддержка из пяти-семи настоящих блатных. Можно послать их на «стрелку» к этим амбалам, и они наверняка договорятся: скажут, что Николаев под их «крышей», вряд ли те станут настаивать.
Но недаром говорят: бойся первых порывов – они идут от души, а потому не всегда продуманы. А вдруг что-то пойдет не так? Перестреляются, перережутся, начнутся «ответки», «обратки», тогда вполне может и самому Графу прилететь… Или посчитают, что он много на себя берет, лезет в чужие дела вместо того, чтобы радоваться, что свои идут хорошо. И опять может прилететь…
– Ладно, Валя, не раскисай! Я думаю, они к тебе больше не придут. В конце концов, можно доить тех, у кого нет серьезных знакомых, – успокоил визитера Граф. И действительно, такой вариант был возможен. Хотя и маловероятен.
Николаев по-мальчишески шмыгнул носом.
– Я потому раскисаю, что отношение ко мне другим стало. Раньше отец меня с собой в компании брал, и на днях рождения я у вас бывал, и вы меня поздравляли… А как отца не стало – все словно отрезало! И вы неделю назад отмечали, но я даже дозвониться не смог! А уж когда мне в прошлом месяце тридцать пять стукнуло, так вы и не вспомнили!
– А вот тут ты ошибаешься! – от пришедшей внезапно мысли Юздовский даже вскочил со стула. – Я тебе и подарок приготовил, только замотался, вручить не смог! Но это дело поправимое!
Он подошел к шкафу, открыл дверцу и вытащил фарфорового китайца.
– Вот, смотри какая прелесть! Эпоха Мин!
Граф поставил статуэтку на стол перед Николаевым. Тот наклонился, чтобы рассмотреть поближе, и расплылся в улыбке.
– Да, сразу видно, это раритет! Спасибо, не ожидал! Небось, вещь дорогая?
– О чем ты говоришь! – Граф потрепал его по плечу. – Разве для сына старого друга может быть что-то дорогое? Бери, радуйся приобретению, а захочешь продать, оцени вначале. Только к Охотникову не носи!
Китаец возмущенно качал головой. Но Николаев не обратил на это внимания.
– Значит, говорите, не придут они больше? – он встал.
– Девяносто процентов, что не придут!
– Ну и хорошо! Спасибо! – Николаев сунул подарок в карман.
Когда дверь за ним захлопнулась, Юздовский испытал облегчение: будто гора с плеч свалилась. Ну его нафиг, такие игрушки, без них куда спокойней. Да и с Виолеттой будет меньше скандалов!
Впервые за несколько дней Юздовский хорошо спал и, проснувшись, чувствовал себя как всегда, уверенно и спокойно. А насчет того, что он сказал Валентину… Так он не Кассандра – на сто процентов предсказывать будущее не умеет! А придут к нему бандюки или не придут: кто знает – у них у самих планы чуть не каждый час меняются… Так что девяносто процентов – вполне вероятный прогноз!
* * *
На дело пошли втроём: Голован, Серп и Молоток. В принципе, Голован считал, что уже не его уровень бомбить каких-то коллекционеров. Но он навел справки и убедился, что Николаев, хотя и имел невзрачный вид, был не «каким-то». Действительно, сын крученого и битого-перебитого деловика, на котором пробы было некуда ставить, который с серьезными блатными непонятки закрутил, через это и покинул сей мир… Все, кто знал Валентина, характеризовали его как человека недалекого, но хитрого и осторожного. А папашка, хоть и ушел в другую семью, ему немало оставил!
Жил отпрыск Бернштейна с женой и семнадцатилетней дочерью в доме старой постройки с высокими потолками и добротными дубовыми дверями. Кроме двух старых замков, засова и цепочки, Николаев приладил на входную дверь ещё два современных замка, поэтому проникнуть в квартиру подбором ключа или с помощью взлома было очень проблематично. Тем более что соседи, люди старой закалки, услышав малейший шум, могли наблюдать в глазки своих дверей и вызвать милицию.
Серп нашёл где-то небольшой белый чемоданчик, нарисовал на нём крест красной краской, внутрь положил медицинский халат, когда вошли в подъезд, надел халат на себя, а на лицо нацепил марлевую маску. Голован остался этажом ниже, Молоток, тоже в марлевой маске, присел под дверью в углу, а Серп позвонил.
Валентин Николаев сидел за письменным столом и сквозь лупу рассматривал подарок Юздовского.
– И что это за трещины? – бормотал он себе под нос. – Может, он разбитый был, да склеенный?
– Дзинь-дзинь, – голова статуэтки закачалась: слева-направо, справа— налево.
