Глава 5.
Великие средиземноморские проливы как выходы в Океан
Посмотрим теперь, насколько античные свидетельства подтверждают, что выходы из «внутренних» проливов могли восприниматься гомеровским греком как соединение с окружающим ойкумену Океаном. По мере освоения ойкумены некоторые проливы действительно оказались проходами в Океан, а некоторые оканчивались «тупиком» или были «внутренними» проливами, и, если на западе Нашего моря это стало ясно довольно быстро (Гибралтар вел в Океан, Сицилийский и Мессенский проливы оказались «внутренними», а Отрантский пролив не вел никуда, будучи началом большого залива — Адриатики), то на востоке, в районе Черного и Азовского морей, процесс физического и ментального освоения проливов шел долго и противоречиво. Априорные космологические и мифологические схемы, в рамках которых древний грек видел вселенную и ойкумену, долго не давали ему возможности «смириться» с географической асимметрией.
Особенно ярко представление о проливе, ведущем в Океан, проявляется в отношении Черного моря (оно же Понтийское море и Понт Эвксинский). Так, Страбон пишет (I, 2, 10):
В гомеровскую эпоху Понтийское море вообще представляли как бы вторым Океаном и думали, что плавающие в нем настолько же далеко вышли за пределы обитаемой земли, как и те, кто путешествует далеко за Геракловыми Столпами. Ведь Понтийское море считалось самым большим из всех морей в нашей части обитаемого мира, поэтому преимущественно ему давалось особое имя «Понт», подобно тому как Гомера называли просто «поэтом». Может быть, по этой причине Гомер перенес на Океан события, разыгравшиеся на Понте
[66], предполагая, что такая перемена окажется по отношению к Понту легко приемлемой в силу господствующих представлений.
На основании подобных текстов современные исследователи приходят к выводу, что до VII в. до н. э. Черное море воспринималось греками как часть Океана, собственно, его залив
[67].
Есть и еще одно свидетельство того, что Черное море понималось изначально как часть Океана и считалось, что Северного моря можно достичь водным путем из Черного моря. Я имею в виду весьма древнюю традицию, согласно которой Меотида (Азовское море) воспринималась как часть Внешнего (в данном случае Северного) океана
[68]. По мере освоения Черного моря в результате Великой греческой колонизации стало ясно, что это — замкнутое море, напрямую не связанное с Океаном. Тем не менее попытки «связать» его с Океаном не прекращались на протяжении всей античности. Об этом свидетельствует, например, перенос названия Боспора (Фракийского) на Керченский пролив (Боспор Киммерийский); пролив, который должен был соединять Наше море с Внешним океаном, таким образом, отодвигался за Черное море, а его функция — служить границей между этим и потусторонним миром — передавалась новому, имя которого оказывалось связанным с киммерийцами, в чьей стране, как мы видели, локализовался вход в Аид
[69].
Так, в «Перипле Эритрейского моря» (60-е гг. I в. н. э.) прямо сообщается, что «лежащее около Каспийского моря Меотийское болото изливается в океан» (64: ή παρακειμένη λίμνη Μαιώτις εις τον ώκεανον συναναστομοΰσα)
[70]. О распространенности в античности такого представления об Азовском море свидетельствует Плиний Старший: по его наблюдению, многие считали, что Меотида — залив Северного океана
[71]. Живший во второй половине II в. н. э. Максим Тирский считает, очевидно, Северный океан связанным с Черным морем, когда замечает: «... из Океана течет Меотида, из Меотиды — Понт, из Понта — Геллеспонт и из Геллеспонта — [Наше] море.»
[72]. Как о заливе Северного океана пишет о Меотийском болоте и Марциан Капелла, автор V в. н. э.
[73].
