Эта система, как выясняется, широко представлена в том числе и в отлично знакомых нам ключевых структурах социального мозга – орбитофронтальной и передней поясной коре. ОФК и ППК активируются у зависимого, когда он испытывает тягу к психоактивному веществу, опьяняется им и наслаждается его эффектом. Когда же он переживает абстиненцию после прекращения приема этого вещества, активность упомянутых областей затухает. Именно ОФК и ППК отвечают за придание избыточной ценности вызвавшему зависимость веществу и за лишение способности подавлять стремление к его поиску
[461]. Все это может быть справедливо и в отношении объекта обожания во время острой влюбленности.
Панксепп считал, что удовольствие, которое зависимые получают от психоактивных веществ, биологически имитирует естественное удовольствие, получаемое нами от ощущения единства с теми, кого любим: нейронные системы, ответственные за оба чувства, в значительной степени перекрываются. Даже животные, как выяснил Панксепп, предпочитают проводить время с теми особями, рядом с которыми у них секретируются естественные опиоиды и окситоцин, вызывающие ощущение расслабленной безмятежности. Соответственно, можно предполагать, что именно эти биологически активные вещества отвечают за крепость наших семейных уз, дружбы и любовных отношений.
Три типа привязанности
Прошел почти год с тех пор, как девятимесячная дочка Бренды и Боба внезапно умерла во сне. Боб читает газету в гостиной, когда туда входит Бренда. Она держит в руках фотографии, и ее глаза красны от слез.
Бренда объясняет мужу, что нашла фотографии, сделанные в тот день, когда они вывозили дочку на пляж. Боб, не поднимая глаз, бормочет что-то вроде “угу”.
– На ней та самая панамка, что подарила твоя мама, – говорит Бренда.
– Хмм, – равнодушно мычит Боб, по-прежнему не удостаивая ее взглядом.
Когда Бренда спрашивает, не хочет ли он посмотреть фотографии, Боб просто говорит “нет”, переворачивает страницу и с напускной сосредоточенностью блуждает по газете глазами.
Бренда молча смотрит на Боба, и слезы неудержимым потоком струятся по ее щекам. Затем она выкрикивает:
– Я тебя не понимаю! Она же была нашей малышкой. Неужели ты не тоскуешь по ней? Неужели тебе все равно?
– Конечно же, я по ней скучаю! Я просто не хочу говорить об этом, – рычит в ответ Боб и выбегает из комнаты.
Этот пронзительный диалог показывает, как различия в стиле привязанности могут рассинхронизировать пару. Причем это касается отношения не только к общей психологической травме, но и ко всему остальному
[462]. Бренда хочет говорить о своих чувствах – Боб изо всех сил этого избегает. Она считает его холодным и равнодушным, а он ее – назойливой и требовательной. Чем сильнее она настаивает на обсуждении его чувств, тем больше он отстраняется.
Этот шаблон отношений, названный “требование – отстранение”
[463], уже давно наблюдают супружеские психотерапевты, к которым такие пары иногда обращаются за помощью в преодолении тупикового стереотипа взаимодействий. Новейшие исследования, однако, позволяют предположить, что истоки этого классического разлада кроются в физиологии головного мозга. Ни один из стилей поведения нельзя назвать “лучшим”: каждый из них отражает индивидуальные шаблоны работы нейронных сетей.
Нигде в наших взрослых страстях детство не оставляет такого глубокого отпечатка, как в “системе привязанности” – нейронных сетях, которые активируются всякий раз, когда мы контактируем с самыми ценными для нас людьми. Как мы видели, правильно воспитанные дети, ощущавшие искреннее сопереживание опекавших их людей, затем чувствуют себя уверенно в своих взрослых привязанностях – они не слишком прилипчивы и не слишком отчуждены. В то же время те, чьи родители пренебрегали их чувствами, те, что чувствовали себя брошенными, становятся склонными к избеганию, видимо, утрачивая всякую надежду добиться теплых, заботливых отношений. Дети же противоречивых родителей непредсказуемо переходят от ярости к нежности, становятся тревожными и неуверенными в себе.
Боб проявляет избегающий тип привязанности: сильные, выставленные напоказ эмоции ему неприятны, и он пытается свести их выражение к минимуму. Привязанность Бренды, наоборот, тревожная: ее чувства бурно и необузданно вырываются на поверхность, и ей надо постоянно говорить о своих беспокойствах.
В отличие от Боба и Бренды, люди с надежным типом привязанности не испытывают трудностей с выражением эмоций, но и не поглощены ими полностью. Будь у Боба такой тип привязанности, он, вероятно, откликнулся бы на эмоциональный зов Бренды, когда ей это было необходимо. Если бы привязанность была надежной у Бренды, она не стала бы так отчаянно искать заботливого сочувствия Боба.
После окончательного формирования в детстве характер нашей привязанности к другим людям остается удивительно устойчивым. В определенной степени он проявляется во всех близких отношениях, но сильнее всего – в любви. Согласно многочисленным исследованиям психолога Филлипа Шейвера из Калифорнийского университета, каждый тип привязанности существенно влияет на историю личных отношений человека
[464].
Эстафету, принятую от Джона Боулби, Шейвер передал своей американской ученице Мэри Эйнсворт. Ее новаторские исследования реакций девятимесячных детей на кратковременную разлуку с матерью позволили впервые разделить детей на уверенно и неуверенно чувствующих себя в своих привязанностях. Шейвер, перенеся открытие Эйнсворт в мир взрослых, идентифицировал те же типы привязанности во всех тесных связях – дружеских, брачных и детско-родительских
[465].
