Я кивнула.
– Вопреки здравому смыслу.
– Мелли, мы должны выяснить правду до того, как это сделают Гилберты. У нас есть это платьице, а у них – нет. Давай я тебе помогу. Пожалуйста.
– Если это из-за неуместного чувства вины…
– Почему ты считаешь его неуместным? – перебила она меня. – Кроме того, я твоя мать. И хочу помочь. – Она начала складывать детскую одежду обратно в коробку. – Давай сначала уберем все со стола.
Поколебавшись, я начала складывать маленькие платья и свитера, а когда мы закончили, полезла в сумочку и вытащила платье, теперь уже завернутое в чистую наволочку.
– Вряд ли это хорошая идея. Завтра мы встречаемся с Ивонной и узнаем, кто такая Сьюзан Бивенс…
– Все это хорошо, – сказала мать. – Но она не скажет, кто его тебе прислал. Или кому это принадлежит.
Я осторожно положила наволочку на стол и стала ее раскатывать, постепенно обнажая старое полотняное платьице. Мы с матерью впились в него глазами.
– Ты показывала его кому-нибудь? Детективу Райли?
Я покачала головой.
– Его видела только Софи. Но я сказала о нем Джеку. Мы собирались задать Ивонне несколько вопросов, и он упомянул чепчик. Я подумала, что он должен знать, что и то и другое вышло из рук одной и той же швеи.
– Хорошо. На данный момент это наше секретное оружие, поэтому чем меньше людей узнает о нем, тем лучше. – Она села и указала на стул рядом с собой. Я тоже села и протянула руку.
Мать покачала головой.
– С младенцами лучше не рисковать. Если я морально готова, – а я сейчас готова, – и если хочу что-то узнать, а не удивить, то я справлюсь. Поможет и то, что со мной рядом ты, и мы в саду твоей бабушки. Вместе мы сильнее любого призрака.
– Ты точно в этом уверена? – Мать лишь недавно вернулась в мою жизнь, и я не хотела отпускать ее снова слишком скоро. Я наклонилась к ней ближе и с легким удивлением отметила для себя, что сегодня она выглядит даже лучше обычного. Ее глаза сверкали, кожа блестела. Даже щеки и те порозовели. Несмотря на ее бодрый внешний вид, я должна была еще раз убедиться.
– Джек сказал мне, что вчера вечером после того, как ты дотронулась до чепчика Гилбертов, отец был вынужден отвести тебя домой.
Румянец на ее щеках стал еще заметнее, и я вспомнила, что Софи говорила о моем отце – что сейчас он практически живет в ее доме. Хотя когда-то они были женаты достаточно долго, чтобы родить ребенка, эта мысль все же слегка напрягала. Все-таки это мои родители.
Я откинулась на спинку стула.
– Было дело. Похоже, ты полностью выздоровела. Так что, если ты уверена…
– Я уверена, – ответила она, снимая с рук садовые перчатки. Я достала сотовый телефон и положила его на стол.
– На тот случай, если мне нужно будет набрать девять-один-один, – объяснила я в ответ на ее немой вопрос.
– В этом не будет необходимости…
– Не спорь со мной, хорошо?
Она кивнула и сосредоточила свое внимание на платье, лежавшем на наволочке посреди садового стола. Она повернула голову в сторону.
– Ты чувствуешь этот запах?
– Запах чего? – медленно спросила я.
– Запах роз. Такой сильный, как будто я на свадьбе. Или на похоронах.
Я глубоко вдохнула через нос, но ощутила лишь запах самшита и старых газет, которые все еще прилипли к полотну крестильного платья. Я на всякий случай сделала еще один глубокий вдох и покачала головой.
– Нет. Я совсем не чувствую запаха роз, – сказала я и, прежде чем она успела задать свой следующий вопрос, добавила: – И я никого не вижу.
– Думаю, это Луиза Вандерхорст.
– Но она ушла после того, как мы обнаружили ее останки под фонтаном и раскрыли тайну ее исчезновения. Почему она вернулась?
– Возможно, чтобы оказать услугу за услугу – как одна мать другой матери.
Мы посмотрели друг на друга в безмолвном понимании, и я представила, как моей щеки коснулась холодная рука. Мать еще раз посмотрела на крестильное платьице и, глубоко вздохнув, подалась вперед и положила ладони на пожелтевшую ткань.
Зажав в руке телефон, я наблюдала, как ее тело напрягается, как поднимается и опускается ее грудь. Ее руки дрожали, но она не убрала их с платья. Ее губы шевелились, произнося слова, которых я не слышала; они предназначались не мне. Я с ужасом и восхищением наблюдала за тем, как платье под ее пальцами начало корчиться, как будто внутри него был живой ребенок, два крошечных рукава потянулись к ней.
Металлический стул и стол под моими ладонями покалывали мне кожу, как будто покрытые инеем. Я же была настолько заворожена происходящим, что сидела не шелохнувшись. Мать резко открыла глаза – два угольно-черных глаза, которые я не узнала, когда они посмотрели на меня. Я попыталась отодвинуть стул, чтобы создать между нами дистанцию, но что-то – кто-то – удерживал меня на месте.
Эти неузнаваемые глаза смотрели на меня с яростью и ненавистью. Это была не моя мать. Не кто-то из тех, кого я знала. Я могла лишь, окаменев, сидеть и смотреть и молиться, чтобы моя мать вернулась.
Стол затрясся под ее руками, платье дергалось и скручивалось, стулья дребезжали. С приоткрытых губ моей матери вырвался сдавленный, потусторонний стон, а мой собственный рот приоткрылся от удивления и ужаса. Она резко вскочила на ноги и перегнулась через стол. Ее лицо было совсем близко, и я ощутила запах влажной, темной земли.
Я хотела закрыть глаза, но что-то удерживало их открытыми, заставляя меня смотреть на нее.
Ее рот широко открылся, и с пронзительным завыванием ветра, принесшим с собой запах влажной земли и гниющих листьев, меня обволокло слово: «Мое».
* * *
Мать спала на кушетке в передней гостиной, старый витраж позади нее как будто накрывал ее цветным одеялом. Я сидела в кресле рядом с ней, все еще дрожа и прислушиваясь к ее дыханию.
Как только это слово сорвалось с губ моей матери, она рухнула на стул; что бы там ни владело ею, оно исчезло вместе с запахом смерти. Она не теряла сознания, просто обессилела. Она позволила мне отвести ее к дивану и помочь ей лечь. Она уснула еще до того, как я сняла с нее туфли.
Я услышала, как в замке входной двери повернулся ключ. Насвистывая мелодию песни «Fever», кто-то вошел в дом. Дойдя до середины фойе, тяжелые шаги остановились.
– Джинни? Это я, твой сексик-кексик. Где ты?
Ошарашенная, я промолчала.
– Ты в кровати? Это, безусловно, облегчает жизнь.
Шаги приблизились к лестнице, но как только они переступили порог гостиной, я крикнула:
– Папа, это ты?
Шаги на миг замерли, затем двинулись обратно.
– Мелани?
