— Ты что, Надинька?
— Подождите меня, я сейчас!
Надинька вытащила руку, протиснулась и остановила парочку.
— Здравствуйте, — выпалила она. — Руфина Терентьевна?
Старшая сделала такое удивлённое лицо, как будто с ней вдруг заговорила одна из скульптур.
— Здравствуйте, — прогудела она в ответ. — Только я не могу вас припомнить.
— Я Надежда Кольцова, — выпалила Надинька. — Дочь Павла Егоровича Кольцова! Вы въехали в нашу дачу!
Удивление на лице дамы сменилось неудовольствием.
— Ах, вот что, — пробормотала она. — Ну так что же… Это моя дочь, Зинуша. Зинуша, это… н-да. Ну, я думаю, пора в зал, скоро второе отделение.
— Руфина Терентьевна, — волнуясь, заговорила Надинька, — а что, на даче вы не бываете?..
Генеральша зачем-то заглянула в свой ридикюль.
— А… почему это вас интересует? — И громко щёлкнула замком.
— Понимаете, я зимой ездила, просто так, вы не подумайте, что я хочу навязываться, просто проведать, и там никого не было…
— Милая, это совсем не ваше дело, вот решительно не ваше, где именно мы проводим зиму.
— Конечно, — согласилась Надинька. — Извините меня. Я прожила в этом доме всю жизнь и просто хотела немного узнать о нём.
— Мама, — подала голос Зинуша, — это кто?!
— Ах, да никто, дочь покойного хозяина нашей дачи. Надежда, кажется, да? Я не расслышала.
Мирра подошла и крепко взяла Надиньку под руку.
— Я сразу говорила мужу, генералу Гицко, что он должен требовать! Требовать и требовать! Лишнего нам не надо, но что полагается — то полагается! — вдруг разгорячилась Руфина Терентьевна. — Нет, ему понадобилась именно эта дача! И вот результат — он получил какой-то старый сарай, мы побывали там всего один раз и теперь, извольте, всю весну и, по всей видимости, лето просидим в Москве!..
— А зачем? — спросила Мирра с интересом. — Зачем вашему мужу, генералу Гицко, понадобилась именно эта дача?
— Какие-то военные воспоминания, — махнула рукой Руфина Терентьевна. В руке, по деревенскому обычаю, у неё был зажат носовой платок. Он благоухал «Красной Москвой». — Какие-то глупые истории, и вот мы остались без дачи! Неужели вы думаете… эээ… Нина, кажется, я не расслышала, что мы станем жить в эдакой эволюции?! Ваш папаша, должно быть, был большой оригинал, раз согласился на такие условия.
Надинька стояла как громом поражённая.
…Оказывается, её драгоценный, обожаемый, единственный дом оказался брошен, никому не нужен?! И такие утончённые особы, как эта самая генеральша и её дочь, жить в нём не хотят?!
Надинька отдала бы всё на свете, чтобы вернуться в него, хотя бы ненадолго, а они… не хотят?!
Генеральша, очень недовольная, слегка кивнула и повлекла Зинушу в сторону зала.
Все трое проводили их глазами.
— Какие… военные воспоминания, а? — спросила Мирра, заглядывая Надиньке в лицо. — Вы с какого года на вашей даче жили?
— С тридцать девятого. Ещё до войны въехали.
— А в войну?
— Мы с Агашей в эвакуацию уехали, в Зубову Поляну. Мама на фронте была, а папа в Казани, на заводе.
— Выходит, дача пустовала?
Надинька наконец посмотрела на Мирру:
— Папа, когда приезжал в Москву, всегда заезжал. А потом мы вернулись.
— Странно, — выговорила Мирра. — Очень странно. Тогда какие у этого генерала могут быть военные воспоминания? Или они с Павлом Егоровичем дружили?
Надинька покачала головой:
— Мы их никогда не знали.
— Тут какая-то тайна, — заключила Мирра. — Надо разобраться.
— Мирка, представляешь, наш дом им совершенно не нужен.
— Вот именно! — подхватила подруга. — Так и есть! И непонятно, зачем этот самый генерал добивался именно вашей дачи, если его супруга не может жить…
— В эдакой эволюции, — подсказал Марк, о котором они позабыли, и все трое рассмеялись.
Второе отделение Надинька слушала плохо — всё раздумывала о превратностях судьбы и о своём утраченном доме. Да и никто из исполнителей больше не играл так, как та девчонка из первого отделения!..
После окончания они ещё долго сидели в зале, пережидая, когда из гардеробных схлынет народ, рассматривали потолок, колонны, сцену и вышли почти последними.
В фойе торопливо одевались уходящие слушатели, гардеробщики в белых перчатках задвигали тяжёлые занавесы, отделявшие вешалки.
Надинька вдруг увидела в самом конце гардеробной, где была надпись «Служебная», ту самую весёлую маленькую профессоршу, Тамару Ильиничну. Профессорша сосредоточенно облачалась в длинную каракулевую шубу. Гардеробщик услужливо держал перед ней боты и большую папку, во всей видимости, нотную.
Тамара Ильинична застегнула шубу, забрала боты, опираясь на руку гардеробщика, сунула в них ноги в туфельках, потопала, покачала головой и сказала что-то неслышное.
Гардеробщик почтительно поклонился.
Тамара Ильинична засеменила к выходу.
Надинька поняла — сейчас или никогда.
И вдруг решилась.
— Тамара Ильинична!
Дама остановилась и близоруко прищурилась.
Марк охнул у Надиньки за спиной.
— Тамара Ильинична, простите меня за нахальство, — быстро проговорила Надинька, подбегая. — Я просто слушательница, я не музыкант. Сегодня ваша ученица играла Грига! Понимаете… Она играла его про нас, про мою маму, про наш дом, про то, как папа приехал!..
Тамара Ильинична, закидывая голову, — Надинька была значительно выше, — слушала, не перебивала.
— Сегодня они все вернулись, Тамара Ильинична. Мама с папой, дом, вообще вся та жизнь вернулась. Спасибо вам и девочке, которая играла…
Профессорша покивала, словно понимая, что это ещё не всё.
Надинька перевела дыхание.
— Здесь учится мой сосед, Марк. Вот он! — Мирра тотчас же подпихнула Марка вперёд, а Надинька схватила его за руку. — Он мечтает попасть к вам на мастер-класс.
— И что ему мешает, вашему соседу Марку? — спросила Тамара Ильинична и улыбнулась.
— Вы уже набрали учеников, — пробормотал Марк обморочным голосом. Щёки у него горели, а губы налились синевой — от ужаса. — Как я могу!..
— Он отличный пианист, — затараторила Надинька. — Он… чувствует, я же слышала! Он у нас в комнате играет, у них нет рояля! Если бы вы его послушали, Тамара Ильинична, вот только послушали…
Профессорша вдруг засмеялась с каким-то особенным удовольствием.
— Я послушаю, — пообещала она. — Как хорошо, что вы так горячо чувствуете, девочка! Приходите в субботу в репетиционный зал на втором этаже, Марк. Знаете, где?
