Надинька нырнула в платье — тонкая шерсть была тёплой, Агаша прошлась горячим утюгом, так приятно!
— Агаша, мы после экзамена собираемся к Мирре. — Надинька одёрнула под платьем рубашку и подтянула ненавистные чулки. — Её мама готовит чайный стол. Ты не волнуйся, пожалуйста.
— Это в котором же часу ты явишься-то? Я до вечера изведусь вся!
Надинька старалась на Агашу не смотреть — знала, что та моментально сообразит, что она всё врёт.
— Не поздно! — горячо уверила Надинька. — Они же тут недалеко живут, на Бронной. Хочешь, я тебе от них позвоню?
— Да я больно этот телефон коммунальный терпеть не могу, — призналась Агаша. — Его бабуся Колпакова прям караулит, как стражник! Сразу трубку — хвать!.. А потом высказывается, что, мол, названивают, от дела её отнимают!
Словно в подтверждение её слов, в коридоре затрезвонил телефон. Они обе прислушались, Надинька даже бросила закручивать в пучок ещё влажные волосы.
— У аппарата! — донёсся голос бабуси Колпаковой. — Кого вам? Говорите, не слышу!
— Прям неймется ей, — Агаша покачала головой. — Вот зачем ты волосы намочила? Морозище такой на улице!..
В дверь стукнули изо всех сил, и бабуся Колпакова провозгласила:
— Надежду к аппарату! Оглохли, что ль?! Я кавалертам вашим отвечать не нанималась!
Надинька бросилась вон из комнаты и схватила трубку, лежащую на столике рядом с телефоном:
— Я слушаю!
— Надинька? — произнёс совсем рядом Серёжин голос. — Ещё не ушла? Как я рад, что дозвонился!
Надинька от неожиданности чуть не выронила трубку.
— Ишь, зашлась вся, — прокомментировала бабуся Колпакова.
Она стояла рядом, как истукан, слушала каждое слово. Надинька отвернулась от неё.
— Серёжка! Вот неожиданность!
— У тебя сегодня последний экзамен! Я звоню пожелать тебе удачи! Я уверен, ты сдашь на «отлично»!
— Спасибо, Серёжа!
— На каникулах постараюсь вырваться в Москву, но твёрдо обещать не могу, здесь, в Ленинграде, очень много работы. Я отправил тебе перевод, но он вернулся обратно.
— Серёжа, я сто раз тебя просила не присылать мне денег. Нам всего хватает.
Бабуся Колпакова всплеснула руками и закатила глаза.
— Лучше расскажи мне, как твоя работа!
Надинькин собеседник словно немного заколебался.
— Иногда буксуем, — через секунду сказал он, — а так работаем бешеными темпами.
— Ты на заводе сейчас?
— В данную минуту нет, ещё дома.
Надинька покосилась на бабусю Колпакову, которая и не думала уходить.
— А где ты живёшь?
— Рядом с заводом, — быстро ответил Серёжа. — Ты не беспокойся обо мне.
— Я и не беспокоюсь, — фальшиво сказала Надинька.
И они оба замолчали.
— Вот что, Надя, — заговорил наконец Серёжа. — Я приеду, и нам нужно будет поговорить. Я многое должен тебе сказать.
— Что сказать? — тут же спросила Надинька.
— Не по телефону! По телефону о таком нельзя говорить!
— О каком?..
— Заканчивайте разговор, — приказала невидимая телефонистка механическим голосом. — Время!
— Удачи тебе! — закричал Серёжа изо всех сил. — Я позвоню!
Надинька ещё подержала трубку, а потом осторожно опустила на рычаги. Междугородняя прозвонила «отбой».
— Вот так звонют, звонют, — проговорила бабуся Колпакова, — а потом безотцовщина нарождается.
Надинька посмотрела на неё, словно впервые видела.
— Чего зенки вылупила? Кавалерт в телефон звонит, недалеко до греха!
— Будет болтать-то, — сердито сказала подошедшая Агаша и потянула воспитанницу за собой. — Надинька, тебе пора. Не ровён час, опоздаешь!..
Она подала воспитаннице пальто, проверила шарф, варежки в карманах, поправила беличью шапочку — ещё Любочкину, Любовь Петровны! — и сунула в руки портфельчик.
Когда в дверях квартиры Надинька повернулась спиной, Агаша три раза мелко и незаметно перекрестила её.
— Уж так расстилается, так расстилается, — прокомментировала неугомонная бабуся Колпакова, она так и маячила в коридоре, — как в царские времена крепостная перед барыней.
— А вы не в свои дела не встревайте, — посоветовала Агаша. — Своими занимайтесь. Вон за внучатами смотрите, а за нами не надо, мы сами за собой досмотрим.
— А вот увидишь! — пообещала бабуся. — Принесёт она тебе в подоле! Нам ещё только младенца здесь не хватает! И так всю квартиру барахлом своим захламили, ни пройти ни проехать! И на музыке играют, трудящим людям отдохнуть не дают! Кавалерты в телефон названивают с утра пораньше! А коли у нас спит кто?!
— Никто у нас не спит. — И Агаша под носом у бабуси закрыла свою дверь.
Они с Надинькой занимали две смежные комнаты, самые большие в квартире, и это не давало жильцам покоя, да их и понять можно!.. Одну комнату почти целиком занимал рояль, ещё вместились только Надинькина кушетка и секретер с откидной крышкой, девочка за ним занималась. Во второй комнате мебель из кабинета Павла Егоровича, старинный буфет, книги, книги, даже под Агашиным диваном книги!
Агаша прибрала со стола, поправила скатерть, присела боком и посмотрела на портрет Любочки, висевший прямо против двери.
…Бабуся Колпакова злобствует, конечно, от вздорности характера, а ведь с кавалером-то и впрямь… неладно. Кто такой? Где пропадает? Почему на глаза не показывается? Надинька говорит — инженер, учёный и вроде надежды подаёт, диссертацию защитил! А на что она нужна, диссертация эта, ежели он только в телефон звонит да письма пишет! Перед Новым годом телеграмму дал, «молнию»! А сам так и не явился, вдвоём праздник встретили. Чего прячется? От кого? Может, из… сидевших, отведи господь от такого горя! Надинька-то совсем дитя, что она в людях разбирает? Всего двадцать лет на свете живёт, и всё при родителях и при ней, Агаше!.. Был бы жив Павел Егорович, разобрался бы как следует, основательный он был человек, правильный, порядочный! Как без него разобраться, и без Любочки?..
Впрочем, рассиживаться некогда.
Агаша поднялась и стала собирать со стола скатерть.
Первым делом в очереди. Какие нынче очереди стали, никакого спасу нету! И морозы крещенские, на улице не больно постоишь. А деваться некуда, приходится стоять. Булочная на углу уже открылась, скоро хлеб привезут, как бы не упустить. Хорошо бы мыла купить, но это уж если повезёт!.. На рынок сходить, прицениться к сахару и лимонам, уж больно Надинька любит чай с лимоном и с сахаром. И вообще её подкормить бы, она насквозь светится, щёки ввалились совсем, и ножки стали тоненькие-тоненькие. Только чем подкормишь, ничего же нету!..
