– У них были утонченные мысли, каждое движение элегантно. Мне даже пару дней было интересно наблюдать за ними. Они производили лучшее впечатление, чем деревенские девочки, поехавшие на войну, потому что считали, что так надо… Но это еще не значит подлинного величия. Куклы тоже утонченны.
Владимир слушал с интересом, но сердце его не бросалось румянцем в щеки.
– Кто они?
– Ваша блондинка и ее подруга.
– Должно быть, к вам за вашу непоколебимость она испытывала уважение.
– Этого я не знаю. Меня это не интересовало. А вот то, что подруга ее была для нее чем-то вроде ориентира, бесспорно. Они действовали как неразделимый механизм.
– Восприятие людей может очень тесно зависеть от характера наблюдающего.
– Пожалуй. Но я лишен вашей… Как бы это назвать? Способности все и всех поэтизировать, превозносить. Поэтому не увидел в ней ничего кроме тощей девушки не самого лучшего характера. Она явно хотела от других больше, чем отдавала взамен. Даже в тех жутких условиях, куда мы были кинуты. Глупо предполагать, что на войне в человеке проступает лишь лучшее. Там далеко не всегда подвиги, просто запоминается преимущественно хорошее. И проявляется там человеческий характер во всю, у кого какой. С мелочностью, безразличием, вредностью. Даже если человек добровольно пошел на войну, это не значит, что он свят.
– Я превозношу вовсе не всех и вся, а единицы. Причем часто ошибаюсь, спорить с этим невозможно. Забавно то, – Владимир усмехнулся, – что она казалась самой индивидуальностью и непримиримостью в восприятии действительности. Я всерьез думал, что у нее не может быть духовного лидера, так она себя ставила. Что до всего дойдет сама, без подсказок…
– Люди часто кажутся кем-то, кем вовсе не являются. Чаще всего они просто мозаики вырванных или подслушанных, зачитанных где-то чужих мнений. Вообразившие, что смешать их достаточно, чтобы считаться мыслящим человеком. Мне было с кем сравнивать вашу Владу… В госпитале как нигде виден характер. Видел девиц и самоотверженнее, чище и честнее, хоть и проще, и, уж чего греха таить, глупее. А эта искала свою мелкую выгоду – где что урвать, чтобы лучше было. Чуть ли не локтями пропахивала очередь, лишь бы местечко получше занять, при этом нисколько не теряя апломба. Ненавязчиво и изящно, как будто так и надо. Такие, как она, непременно считают, что мужчина должен всем обеспечить их просто за счастье быть рядом. И вот парадокс – такие женщины никогда не остаются старыми девами, неизменно присасываюсь к кому-то. Оно и понятно – на шикарных уверенных в себе женщин спрос есть во все времена. Кому охота терпеть рядом забитую овцу или собаку?
– Может, своим поступком она отказалась, наконец, от своего эгоизма? Даже если не хотела признавать. Может, во всех нас сидит потребность в самоотречении, – неуверенно произнесла Женя.
– Ты всегда видишь все лучше, чем есть, – отозвался Владимир, хотя эта мысль и самому ему не давала покоя.
Владимир задумался. Они с Женей черпали из встречных лучшее, важное. А Владлена слишком ценила свою обособленность, слишком стремилась огородить собственное «я», слишком им гордилась. Как оказалось, даже Женя, которую Влада по всем параметрам попросту презирала, не видя больше того, что стремилась, или что могла, меньше подстраивалась под людей, с которыми была близка. Она лишь делала все, чтобы не задеть их, пыталась понять и принять их внутренние течения, чтобы им было удобно и хорошо. Но не проникалась ими и не начинала зеркально отображать их мысли, настроения и тип поведения. Обстоятельства и среда, а особенно люди рядом меняют и сильных, даже если они отказываются принимать это.
Перед сном Владимир, приобретший привычку рассовывать по полочкам прошлые события своей жизни и давать им новую оценку, вспоминал небольшой отрывок из их с Владой колючего разговора, когда уже казалось, что ближе нее на свете нет никого. Но наступал следующий день, и все возвращалось на круги своя. Не испытывай Влада ответного влечения, его попытки не развернулись бы в их откровенные разговоры. Но, видно, испытывала она его с недостаточным рвением.
В это время Максим в темени прихожей наткнулся на Женю и порядком испугал ее. Отсмеявшись, они начали тихо сплетничать о Гнеушеве. Женя не могла удержаться, чтобы не узнать мнение о нем посетителя. Ее всегда забавляла свежесть чужого восприятия людей, о которых она имела уже сформированные отзывы, варьирующие от критики до восхищения в зависимости от ее настроения.
– Что за вздор – трагедия, печать судьбы! Ее человек сам создает своим темпераментом и жизнелюбием. Если он изначально, как жена Пушкина, меланхолил и вздыхал, у него и будет все наперекосяк. А я не обязан ломаться из-за одной мерзкой войны! – сказал Максим упрямо и убежденно, и по спине Жени прошли мурашки восхищения. – Судьба поколения, терновый венец – вздор слабаков, привыкших купаться в шелке. И Владимиру это отнюдь не идет, – завершил он с раздражением. – Закаливать надо себя, кричать тихо, что справишься. Думаете, героям, да и просто людям, проявившим недюжинное мужество в этой войне, было легко, они не думали, что, может, не стоит, что проще сломаться и переместить груз на чьи-то еще плечи? Но это путь к самопрезрению. Не так нас воспитали. Трещат буржуа о пропаганде, а вот ее светлые стороны – стойкость и патриотизм. Палка о двух концах все.
– Но Владимир не слабак. И боролся он достаточно.
– Вот только теперь строит из себя перелопаченного судьбой мученика.
– Никого он не строит! Это не маска, как вы не разберете? Это состояние его души теперь.
Еще Женя собиралась возразить что-то абстрактное, но являющееся отличным примером, вроде того, что Марина Цветаева ни в каком шелке уже с юности не купалась, а судьба ее при всей силе поэта была трагична год за годом. Но Максим был так уверен, так красив, что она тактично смолкла и перевела взор на темные стены. Хотя хотелось смотреть на Максима. В глазах ярко рябило от темноты. Конечно, в одном он неоспоримо прав – они не знают всех деталей, творящихся в голове людей с драмой в душе или судьбе.
27
– Как-то я возвращалась домой и увидела лежащую в снегу девочку. Подошла, потрясла за плечо – она была жива. Я не спасла ее, понимаешь? Посмотрела, помогла подняться – и дальше побрела в свою насквозь промерзшую квартиру дожевывать несъедобный хлеб… Голод был страшнее мыслей о человеческой жизни, которую я могла удержать. И бабушка умерла из-за меня. Я пыталась ее накормить, а она не стала есть… Надо было заставить.
– И тогда бы вы обе умерли. Невозможно всю жизнь жить как должно, ни у кого не получается без запинок. Прекрати корить себя.
– Ты так говоришь, а сам на моем месте так же бы горевал… или поступил иначе.
– К чему говорить, как было бы. Этого никто не знает. Здесь как нигде все зависит не от нашего характера, а от обстоятельств, конкретной ситуации, времени, настроения…
– Других мы порой прощаем охотнее себя. Моя жизнь мне дороже вышла… И вот я думаю теперь, не ради себя ли я в том числе пошла на операцию? Я ведь поверила Скловскому, что молода и прекрасна, побоялась за внешность…
