– До тебя мне большей частью нет дела, ты просто мелькаешь перед глазами со своей семейкой.
– Володя, – вмешалась, наконец, Женя. – Прошу тебя…
«Почему он так взъелся на эту старую историю? И не такая уж вина была на Юре, мало ли, почему люди расстаются», – отвлеклась Женя на собственные мысли, когда Гнеушев и не глянул на нее.
– Дал слово – так изволь держать, – продолжал бушевать в трубку Владимир. – Обнадежил человека, так какого черта уходишь? – отвечал он Дарье в лице Юрия. Не понимала его преданная цельная натура пустых заигрываний с чужой душой.
– Ты мерзавец… Жизнь к тебе все вернет, как бумеранг, не сомневайся.
– Что же ты не вернешь?
– Я сейчас не в тех условиях.
Владимир вздохнул, сдерживая улыбку. Оголтелые догадки подтверждались. Видимо, в бегах молодчик. За него теперь как следует возьмутся.
– Гиперболизированное бунтарство твое, которое уже само часть системы, пусть якобы против нее, раздражает меня. Вместо того чтобы по-настоящему бороться, ты свою жизнь посвятил фикции. Оригинальность неоригинальна, скрывает от остальных неуверенность и желание выделиться. У тебя явное недовольство собой, мой мальчик. А как же твоя борьба, Юра? Неужто она оправданнее и священнее моей? И тебя не мучает совесть за причиненные тобой неприятности?
– Это во благо.
– Знаешь, большевики в восемнадцатом тоже действовали во благо, а ты их презираешь. Но чем ты лучше?
На другом конце провода застучала тишина.
После этой перепалки Владимир был в блестящем приподнятом настроении. А Женя размышляла, не лучше ли им помочь друг другу и объединиться против общего врага, более мощного, чем житейские несостыковки. Так неестественно, так… ненужно. Бессмысленно в этой адской среде, загнанными, запечатанными в которую они оказались.
– Родина у нас одна, – говорил в свое время Скловский. – Другой не будет.
И эти слова, как ни странно, пробирали.
Владимира до белого каления доводило, что он смутно уважал Скловского одновременно с презрением, ненавистью и недоумением, как можно жить так же. Виктор был хитер, а хитрость и сила казались Гнеушеву главными козырями мужчины. Кто хитрее, тот и правит. Но и достойные бывают мерзавцами. Это страшнее всего.
Женя перехватила трубку как раз перед тем моментом, как она должна была быть повешена с обеих сторон.
– Они пришли освободить нас от гнета коммунизма, правда?! – хрипло выговорила она, и горло ее скребанулось о небо и злой накаленный воздух. – Особенно когда собирались опустить нас до уровня пещерных людей в резервациях… Этому не учила твоя белая пропаганда. Неужели непонятно, что любой освободитель преследует сугубо свои цели?! Не разгадал ты… Не видел дальше своего носа. Западу мы не нужны были никогда и никогда не будем, верящие в противное – идиоты. А ты польстился на сказочку о демократии. Да она у них хуже тоталитаризма по отношению к другим государствам. Мы одни против всего мира, – отчеканила Женя и размаху бросила трубку.
25
Привычная, но чем-то измененная жизнь постепенно входила в свою колею. И хоть Женя была порой беспричинно грустна и задумчива, Владимир, почивающий на лаврах, ясно видел, что положительные эмоции в ней преобладают. Привыкнув к непрекращающемуся сумраку, Женя последствия войны переносила легче, чем если бы до нее все было безмятежно. Сама того не заметив, она закалилась, укрепилась и начала мало-помалу возвращаться из вечного темного кошмара. Иногда она начинала смеяться, испытывать удовольствие от скудной еды, а потом как будто вспоминала, что не имеет на это права. К счастью, и это улетучивалось.
Она стала обязательным атрибутом светлых летних вечеров, которые они проводили на улицах и в раздробленных запустением парках. Им пока не на что было купить сладостей, да и никто особенно не стремился их продавать. Рядом с ними активно восставала и росла разрушенная Москва. Производство по всей стране еще не вошло в предвоенную мощь. Владимир был так благодарен, что в опустошенном незримыми смертями стольном граде есть человек, с которым он может просто поговорить. В то время большее было излишеством.
Однажды Владимир возвращался с работы пешком, упорно шагая ненавистные метры, когда гнали вперед лишь усталость и голод. Начинала болеть голова от недостатка подпитки. Гнеушев заметил на набережной плачущего ребенка, совсем крошечного – не старше двух лет. Нахмурившись и оглядевшись, он попытался отыскать следы его родных, но кругом было опустошающе чисто. Он приблизился к крошке, ругаясь про себя так, как виртуозно научили его на фронте. Сейчас бы в чистоту обустроенной уже квартиры… Но оставить кроху нельзя. Ребенок был откровенно запущенный и чумазый, неопределенного пола – в типичной самотканой рубашонке.
– Ей! Чаго стал возле дитяти?!
– Это вы мне, мамаша нерадивая? – поразился Владимир, ожидая самобичевания и благодарности.
Неприбранная явно изможденная женщина еще тихо огрызнулась, так что он не расслышал, и поспешила прочь.
– Очень приятно, – пробурчал Гнеушев и поплелся домой с тяжелым сердцем. Но краем глаза ощупал дом, в котором скрылась чудная дама, и неосознанно взял его себе на заметку.
На следующий день он вновь шел тем же маршрутом. Ребенок пасся уже на грязном дворе, испещренном птичьим пометом и разбитыми бутылками, воодушевленно ковыряясь в грязи. Построение словно вросло в землю, и везде пахло дном жизни. Когда Владимир подходил с твердым намерением поднять ребенка с земли и не дать ему заболеть от грязных рук, проведать малыша вышла другая, не вчерашняя, женщина. Сурово оглядев чужака, она повернула обратно.
– Не так быстро, уважаемая! – прокричал Владимир и ускорил шаг.
– Что надо? – ответила женщина грубым озлобленным голосом, посверкивая поверх щек желтыми глазками.
– Объясните мне, почему ребенок всеми брошенный ковыряется в грязи?
– Да не мой это, – вмиг подобрев и испуганно глядя на незваного гостя (вдруг нажалуется), ответила толстая женщина. – Соседки!
– Так приведите соседку!
– Так слегла она. Видать, помрет.
– А ребенок?..
– Нетрудно догадаться. Будь родные, забрали бы дитятю.
Владимир ткнулся взглядом в нежную мордочку человечка, смотрящего на него с довольным интересом и подумал, что малыш явно развит несмотря на условия, в которых находится.
26
Поздним сентябрьским утром выходного дня Евгения открыла дверь незнакомцу и в первые минуту испугалась, не связано ли это с арестом Виктора. Все же родня, жена, пусть и бывшая… Не выгонят ли, не привлекут?..
– Я за женой приехал, – просто, без угроз и истерик сказал посетитель обомлевшему Владимиру, встретившему его в гостиной.
Женя, поняв, кто перед ней, не сразу смогла закрыть отнявшуюся от верхней губы челюсть.
