Владимир лежал в узкой боковой комнате квартиры Виктора Скловского, который не списывался с женой, о судьбе которого никто не знал. Со стен рьяно ссыпалась штукатурка, обои местами набухли и покрылись плесенью. По ночам бывало еще прохладно, но неотлаженный быт без множества необходимых вещей казался сладок после окопов. Завтракая, они с Женей марали пальцы жиром через бумажные пакеты. И это не имело никакого значения.
Думал он о и смерти Влады… Навсегда, должно быть, в каком-то закоулке сознания гордость его не откажется от мысли, что он был всего лишь мальчишкой, которого она все никак не могла полюбить. Ему стало смешно – как будто это составляло предмет ее дум. Влада способна была любить лишь за удобство. Она была рациональнее, чем силилась казаться, распространяясь о высоких материях. Не без смеха в уголках сжатого рта Владимир думал, не является ли нормой кричать о чем-то, в душе не будучи уверенным насчет этого в себе. Все, чем она жила и что чувствовала на протяжении всей дороги, растерлось, улетучилось… Больше всего гордятся именно тем, что того не стоит. Владимир отогнал эти думы, пожав плечами. Теперь это не было так трудно, как раньше, когда мысли о Владлене занимали львиную долю дня с небольшими отвлечениями. Постепенный переход от беззастенчивого любования ее сутью и сущностью к неприятию, затем безразличию, а затем недоумению, как он мог клюнуть на такое, в итоге поразил Гнеушева.
В соседней комнате Женя, согревая ступни под сжатыми коленями и накрываясь с головой сточенным молью пледом, размышляла, почему Влада так поздно поддалась обаянию этого нежно-устойчивого человека, глыбой возвышающегося над остальными. Он ведь сулил ей ту жизнь обласканной кошки, к которой она себя готовила. Сон расплывался, отбивался от Жени как волны и захлестывал все вокруг, облеплял и одарял безбрежностью. Щурилось и мерещилось, будто с потолка неведомого белого замка возле нее свисают невесомые ткани, сквозь которые можно пройти, не касаясь их.
19
– Держаться подальше было от этой семьи… – произнес Владимир, неопределенно смотря вдаль.
– И все же они невероятно привлекательны, – улыбнулась Женя. – А, быть может, мы неправы в чем-то тоже.
– Но ты ведь чувствовала, правда?
– Чувствовала…
– Значит, правы мы.
– Но не бывает ведь абсолютно правых и неправых.
– И все же ты более моральна и добра, чем все трое.
– Тебе так кажется… Быть может, потом ты и пересмотришь свою точку зрения. Ведь раньше ты думал, что такова Влада. Человек постоянно идет и меняется, причем не обязательно в верном русле. Это неизбежно, и как раз в этом состоит главная прелесть жизни. Вся соль в том, что не всегда выводы, к которым мы приходим, оказываются верны.
– Ох. Не знаю, – он взъерошил себе волосы сзади, от затылка. – Я бы лучше остался на своем уровне развития до войны.
– То, что ты думаешь сейчас, не обязательно истинно, прими это и подумай, что скоро ты, возможно, изменишься снова.
– Истинно именно теперь, потому что больше всего подходит к складу характера и окружению. Истинно теперь для меня потому, что правильно теперь для меня. Понимаешь?
– Понимаю.
Она помолчала.
– Я думала, все это элегантные образованные люди. Элегантны – значит благородны, богаты – значит сами заслужили… А и богатство и элегантность-то липовые, прикрывали легкую припудренную гниль. И снова сужу я слишком строго, я это чувствую, но поделать ничего не могу, признавая заслуги Скловских, я понимаю, что отношение мое к ним в целом негативное. Утонченное сознание должно же выливаться на облик, делать его изящнее и отточеннее. Но не всегда так бывает… Бывает один лишь облик обманчивый. А что вообще есть подлинная чистота души? И достижима ли она? Быть может, просто для нас Влада грязновата, а мы производим такое же впечатление на тех, кто чище нас?
– Не надо тут считать кого-то более правым, просто различие характеров. И все же…
– И все же ты считаешь себя более правым, – улыбнулась Женя. – Но это естественно ведь.
– Дети Скловского, конечно, лицемеры. Все из семьи тащится. Но ведь есть люди, чье лицемерие не видно или не так бросается в глаза… Люди с тысячью масок, которые остаются не обличенными, о которых спотыкаются даже гении… Как Лиля Брик, например. Это опаснее.
– Лицемерие клана Скловских и так не бросалось никуда. Несмотря на внутренние стычки они ровно были против всего внешнего и объединялись, когда что-то угрожало их безопасности.
– Да. Но есть еще более страшная группа лицемеров – перед собой. Все тлеет в их подсознании. А они даже не осознают себя, не отдают отчета в своих потаенных желаниях и помыслах. Причем таковы без преувеличения все люди, просто кто-то хотя бы осознает это и пытается бороться, а кто-то принимает как должное.
– Может, это даже не двуличие, а неспособность проникнуть в себя и как следует задаться вопросом, кто ты, проанализировать себя?
– Порой мне всерьез кажется, что в некоторых вопросах мы лишь дополняем мнения друг друга, хотя они идентичны.
– Это ведь приятно.
– Все в жизни лицемеры, – увлеченно продолжал Владимир давно сформированное суждение. – Разве принципы сами по себе не лживы? Когда человек всегда руководствуется внутренней установкой и не желает изменить ее даже ради исключительных обстоятельств, даже когда понимает, что будет ослом, дрянью, если не пойдет на уступки против себя.
– Не надо видеть лицемерие везде. Это просто грани личности.
– Не надо видеть везде грани личности. Это может быть лицемерие. Порой от этого не легче. И, твоими словами, можно размыть все…
– Все и размывается. Ты принимаешь толерантность за трусость и лицемерие. Так можно опошлить все проявления глубинных чувств.
– А разве не этим занимаются психоаналитики?
Наступило молчание расслабления.
– Забавно, что я так же, как ты, разочаровалась в брате Владлены… – добавила Женя, будто выйдя из оцепенения важным разговором. Владимир заставлял напрягать душевные силы как мускулы, тренировать и увеличивать их. Порой это даже утомляло.
Женя озарилась смутной улыбкой и вернулась к попыткам заварить в чайнике листья смородины, до которой не было дела хозяйничавшим здесь зимой мышам. Грызуны быстро опустошили скудные запасы продовольствия и ринулись дальше, к складам.
– Что мы будем дальше делать? – вдруг спросил Владимир.
Женя вздрогнула, а во взгляде ее появился страх. Снова остаться одной… Немыслимо, невообразимо! Только-только началась настоящая весна.
– Что хочешь…
– В том и дело, что я не знаю.
– Осталась у тебя родня?
Владимир покачал головой, откусывая скудный кусок хлеба.
– Можешь остаться здесь пока, если идти некуда. Пока что здесь все равно разруха и голод.
