– «Вы придумали то, что убивает», – сказал я ему даже невзирая на цинизм, отпечатавшийся во мне благодаря врачебной практике и особенно войне, – как-то рассказал Максим историю своего знакомства с проектировщиком оружия. – Я же, понимаешь, из сил выбиваюсь, едва не по полу валяюсь, чтобы людей спасать именно от последствий того, что они делают. Почувствуешь тут себя не в лучшем виде, это точно. Был у меня период в середине войны… ну да черт с ним. Выплыл. А он мне, хорош гусь: «Я придумал то, что защищает границы от мятежников». Подонок! Так бы и придушил трупами моих неспасенных пациентов, – закончил он с жестокостью.
Владимир был с ним согласен.
– Это ведь все происходит от желания властей. Нужны они всегда, такие люди. Отказался бы он, согласился бы другой. Это лишь вопрос числа и единичной совести. Спасти здесь можно только себя.
– Но что у них в голове? Они не понимают, что выступают палачами?
– Их доводы в том, что другой на их месте то же будет делать.
– Нет же, их доводы в том, что они защищают свою страну и еще прикрываются патриотизмом.
– Я был в самом жерле. И, думаю, они отчасти тоже подневольные. И ощущают себя подобно мне.
– Их это не оправдает. Где суть, логика того, что я спасаю покалеченных, если их скоро снова превратят в пушечное мясо? И какое удовлетворение от проделанной работы я могу ощущать, если бы с большей охотой перестрелял правителей всех стран? Было бы более логично не развязывать воин, а не лечить павших последними словами медицины, оправляя их на курорты, прикрываясь высшей целью, прославлять… Один обман. Хороша цель – нахапать побольше земли и ресурсов. И это они умудряются называть милосердием, восхваляют и показывают престиж! Одно сплошное лицемерие, порой мне так противно, что кажется, не смогу снова прийти сюда, – Максим сощурил свои выразительные глаза, но не стал трясти кулаком, как того ожидал его собеседник. Сдержался.
Владимир был полностью согласен с такой позицией, но бравые разговоры больше не воодушевляли его. То же самое он обдумывал сотни раз, а теперь ему хотелось спать и забывать.
– Если бы мы развязали войну, было бы горше. А так… Что мы можем?
– Вот именно, что ничего не можем. Это бесит меня больше всего. Да и какая разница, что не развязали? С нашим темпераментом неуемным еще развяжем. Все силы на военную сферу уходят. А живем как скоты вместо того чтобы уровень жизни вверх тянуть.
– Не нам судить о пользе страны во внешней политике.
Абрамов против воли поджал рот, словно говоря себе: «Вот это отпор».
– «Материалистом становится тот, кто не имеет воображения», – к тому же говорил он, этот конструктор, – добавил Максим.
– Ну, это уж он загнул. И вообще надоели эти разговоры в духе «Портрета Дориана Грея». Проектировщик оружия будет говорить про религию что ли? Некоторые смешанные людские личности обезоруживают мозаикой, из которой состоят. Порой абсолютно несочетающейся, а они умудряются уравновешивать это в себе.
– Не могу с вами не согласиться.
Однако после этих слов они не почувствовали друг к другу понятной в таких условиях симпатии.
Узрев предмет восхищения доктора на следующий день, когда ему уже позволили гулять где заблагорассудится, Владимир недоуменно опешил. Ожидая после рассказов нового знакомца наткнуться на Венеру, он имел счастье лицезреть девушку среднего роста с приятным, но слишком обычным, не выдающимся лицом. С естественным и здоровым цветом кожи, по-аристократически длиной шеей. Красивая? Едва ли для большинства. Но с милой улыбкой и искренними глазами. Что не мешало всходить манерности. Легкое разочарование не препятствовало Владимиру, отвыкшему от ухоженных женщин, с жадностью вбирать в себя подробности ее туалета и более интимные детали. И до вечера его сопровождало отличное настроение.
Правда, погодя Владимир обнаружил, что время от времени приходящая проведать мужа Дарья искрится каким-то феноменальным смехом, обаятельно сдвигает свои бровки даже в общении с женщинами и вообще ведет себя столь естественно и артистично, что впору бы ей танцевать балет, изящно разводя руки из стороны в сторону. За неимением других развлечений наблюдал Гнеушев за течением веселой и беззаботной жизни и не травмировался смертями соседей по палате, ибо было их намного меньше, чем подобных ситуаций на полях сражений. Корка на сердце уже не позволяла прочувствовать каждый уход.
11
Гнеушев прогуливался по окрестностям парка, в сердце которого расположился его госпиталь, и пытался созерцанием прекрасного возродить какие-то отголоски благодарности и ликования у себя в душе, вздыбить грудь умиротворенным запахом заоконного. Получалось скверно, словно ткань его нейронов кое-где отмерла, опалилась и не могла восстановиться. Со страхом, что все так и останется, Владимир жил теперь, находя, по крайней мере, утешение в спокойствии. И не был так уж против бесчувственности. Это сулило свои преимущества. «Выживаем как умеем», – хмыкнул он про себя.
Владимир испытывал невероятное наслаждение оттого, что теперь его не убьют. Сознание этого пришло не сразу взамен отступлению пожарищ. Его эйфория и наплевательское отношение ко всему прочему, второстепенному, порой доходили до такой степени, что он мог часами сидеть у окна и прислушиваться к мирным звукам, ходить по территории госпиталя без всякого страха и спать в своей постели с мыслью, что обязательно проснется. Но это ощущение скоро сменилось необходимостью думать о будущем устройстве.
Солнце терло окрестности, рассеивало мерцанием. Невдалеке он заметил жену Максима Матвеевича, двигающуюся, как ни странно, прямо к нему. Одета она была очень изящно и опрятно, Владимир вновь поневоле засмотрелся. Дарья чуть уступала, правда, умениям Жени. Почему-то с тоской в тот момент он вспомнил Евгению, задав закономерный вопрос, выжила ли она.
Нельзя было не признать без всяких задних мыслей, что Дарья вполне способна взбудоражить определенные инстинкты, которые обуздывать на фронте было не так-то просто. Ну да подумаешь, сколько кругом привлекательных женщин, это с голодухи его так пробрало. Теперь Владимиру всерьез показалось, что Дарья наделена самобытной, льющей красотой.
– Что же вы не спешите обратно? – сходу обратилась вчерашняя незнакомка к Владимиру, согнуто виднеющемуся под спасительной сенью крон.
– Зачем?
– Как, вы не слышали объявление? – расцвела девушка открытой дружелюбной и немного трогательной улыбкой смущения из-за его неосведомленности.
Владимир смотрел на нее, полагая, что его молчание достаточный ответ. Но, не дождавшись разъяснений, с неохотой отозвался:
– Нет.
Дарья удивленно приподняла бровки. Затем озорное выражение ее глаз победило, и она улыбнулась этому показно суровому господину в чужой одежде, не в силах слегка не насмехаться над ним. Флейта близости обезоруживала, и Владимир почувствовал подзабытое приятное возбуждение от знакомства с женщиной, которая нравилась ему физически. Каждый раз был ошеломляюще приятен. Его опалил, резанул ее неожиданно близкий запах. И в то же время навязчивость девушки и ее откровенное кокетство показались ему глупыми.
