С улицы веяли невыразимые запахи юной весны, не весны даже еще, а ее преддверия, не затронутой зноем или тленом красоты. И неожиданно Владимир испытал наслаждение, невиданное, несколько лет им уже позабытое. Это было освобождение. Словно в сотни раз усиленное ликование и облегчение от выпускания из рук давно тяготеющего груза, придавливающего, не дающего думать ни о чем кроме него. Неопрятные слова вносили некий сумбур в и без того разнузданные мысли.
Какая-то несовместимость преследовала их, и при всем интересе с обеих сторон, при всей схожести взглядов и механизмов чувствования они, соприкасаясь, притираясь до крови, не могли создать нечто по-настоящему стоящее, притягиваясь и отталкиваясь всякий раз.
Раньше он щадил людей, размышлял, вправе ли он…
Владлена многое переосмыслила на войне, но Владимир не желал знать об этом. А она из гордости не стала говорить. Да и что говорить? Война меняет людей, но не лепит их заново. Какие-то качества уходят, приминаются, какие-то остаются, пухнут, но радикальные перемены маловероятны. И если он сейчас рычал и с горечью смеялся, это было в нем, только пряталось очень глубоко.
6
Занесенные грязью грузовики, выкорчевываемые из тянущей тины вагоны, под ногами каша из дождя и глины с песком. Все какое-то громоздкое, неуютное. Неподходящее. Да и жизнь такая же. Увязал Гнеушев в раздолбанном дождем болоте из дороги уже долгое время. Преследовал его запах немытых тел и нечищеных зубов.
Под открытым небом спали они даже в каких-то темных пустынных лесах, в землянках холодными ночами, беспрестанно ломило суставы, срывало спину, глаза болели от недостаточности света. Не было ощущения защищенности, сохранности и необходимого одиночества в такие ночи, чтобы хотя бы оправиться и собраться с мыслями. Различая самолеты чернильного неба, монотонно, меланхолично, с какой-то обреченностью усталости думал Гнеушев об одном – когда все это кончится… Словно пронзала, выходила с потом наружу эта мысль, и страшно становилось от реальности происходящего, оттого, что не герой фильма или книги, а он лежит здесь под снарядами, что думает все это… Луна с берегами, холодное шелестящее дуновение благоухающего неопознанными амбрами ночного ветра не освобождали от этого пронзительного ощущения бытия, обреченности на холоде ночью. Когда война проклятая кончится?..
Терпел парализующий страх, когда в окопе казалось, что самолет летит прямо на него, в его сторону, и непременно попадет в цель. В такие моменты он не мог ни двигаться, ни дышать, все существо словно съеживалось и восставало против уничтожения. Пустота, невозможность вырваться выдергивали из привычного уклада. Прежних дел, сцепливающих куски жизни в совокупность, не существовало, а с их отсутствием и необозримостью будущего наваливалась тоска. Гнеушев так рвался на фронт, а неизвестное все равно трогало за плечо из тьмы неопознанности и оставляло холодок своего дуновения.
А уж потом… это был такой гром, такая вспышка, что предшествующие серые события затерлись и задвинулись, о них даже не осталось внятных воспоминаний. Единственный способ не сойти с ума был не думать о довлеющем, нависшем. Как не смотреть на низкий потолок, внушающий страх, отвернуться и зажмурить глаза.
Когда Владимир отбыл на фронт, он справедливо полагал, что перед началом боев его научат держать оружие, уклоняться от врага. Чему-то специфическому, военному. Но в армии в разгромном начале войны творился невообразимый хаос, люди гибли просто так, от прострации руководства, неорганизованности, нехватки всего, чего только могло не хватать. Так что Владимиру был дан приказ тут же выступать.
– Но как я могу идти в бой без оружия? – недоуменно спросил он у командира.
– Ничего. Беги за теми, кто впереди, подберешь оружие упавших.
Владимир досконально изучил и грязь людей на фронте, непрерывный мат, постоянные разговоры об утолении природных инстинктов, мелочные склоки из-за полотенец и табака. Но это нисколько не отвращало от этих грязных небритых мужиков с гнилыми зубами, теряемыми из-за авитаминоза. Сплачивало простотой и понятностью того, что выражали эти мужчины и мальчишки каждый со своей историей и тайной болью. И он вместе с ними смеялся над пошлыми анекдотами.
Хоть в дело победы свою лепту в большей или меньшей степени внесли все республики СССР, Гнеушев, как и остальное население, не знал о некоторых неэтичных деталях, способных если не подорвать, то, по крайней мере, ослабить истовую веру в дружественность республик. Например, о постановлении от 13 октября 1943 года. И без этого Гнеушева временами брала жуткая обида за свой народ, «великодушный и любимый».
7
Женщина на войне… Сразу представляется нечто поэтичное, возвышенное. Несгибаемая нимфа, выхаживающая раненых. Многие комсомолки, истово любящие Советский Союз, польстились агитационными плакатами с волевыми лицами, будоражащими маршами. Когда Владлена отбывала на фронт после обучения, ее никто не провожал, так как занесло ее далеко от дома, и было даже слегка грустно несмотря на то, что она превыше всего ставила самостоятельность. Как ей опротивело житье дома… По перрону за поездом, набитым молодыми большей частью незамужними девчонками, бежали их матери, преждевременно постаревшие невысокие женщины, замученные тяжелым трудом. С белесыми прореженными временем ресницами. Бежали медленно и как-то неуверенно, поддерживая дешевенькие платочки на плечах. А во взглядах Влада читала неимоверную скорбь, печаль, как у собаки, которую пнули. Но для дочерей важнее было, что готовит им равномерно стучащий поезд.
Владлена не могла до конца объяснить даже себе, почему подписалась на это. Она, привыкшая к регулярной еде и чистой постели. Сидела в ней, видно, стихия, которую не смогла побороть даже жизнь в неге. Она каким-то невероятным образом чувствовала, что должна, что не сможет существовать в тылу. Может, было это лишь воображение. Не всегда чувства, побуждающие на отчаянные поступки, верны и истинны. Как бы Влада не отстаивала свою независимость, она была, как и все остальные, лишь дочерью времени и своей страны. Любой индивидуализм разбивается о такие мощные и неоспоримые факты. Перепрыгнуть через это порой не по силам. Запоздалого патриотизма Владлена Скловская никак не ждала. Но жизнь преподносит сюрпризы даже тем, кто считает, будто знает себя.
– Разве можно наперед предугадать свою реакцию на события, разворачивающиеся лишь в воображении? – сказал ей удрученный отец на прощание. – Вот и ты попалась.
Первое время на полях сражений Влада не замечала тикающего времени, настолько вырванность прежней жизни и оглушение новой, другой, были ошеломляющи. Но постепенно все стало привычно, и бытовые вопросы начали тяготить. Было вполне ожидаемо, что на фронте дела туго обстоят с водой, теплом и безопасностью. Для Влады, выросшей в достойных условиях и не ощущающей нужды ни в чем, ожидающей от остальных поведения, присущего людям ее среды, тяжелее всего была открытость, какая-то вседозволенность в вопросах интимного. Ни в палатках, ни в землянках она не могла остаться одна, вечно за ней следили чьи-то глаза. Процесс купания поначалу был мучителен, но постепенно Владлена привыкала и к демонстрации своей наготы, и к тому, что все самое необходимое, первостепенное находилось в вечном дефиците, поэтому смывать с себя пот и грязь невозможно было по каждому требованию. И все же как неопытной девушке особи одного с нею пола были намного приятнее, чем вояки, которых приходилось тащить на себе, а потом помогать оперировать, вынужденной беспомощно наблюдать, как те орут от боли и корчатся. Скоро Влада уже спокойно смотрела на обнаженное мужское тело.
