Всех критиковать и считать животными и только себя правым и высоким казалось так изъезжено, что эстетство Виктора Васильевича восставало против этого. Осуждать всех – быть самовлюбленным. Скловский же и спокойно смотрел на чужие несовершенства. Он любил вести долгие мало понятные слушателям монологи, не брезгуя поделиться накипевшим за столько лет бесценного опыта служения новорожденному государству, которое по первой не знало, что делать с собой:
– Вот сейчас приводят в пример, что все талантливые поэты против СССР, это оппозиция. И даже те, кто одобрял революцию, потом все равно отошли… Но они стали бы в оппозицию во всех возможных раскладах просто потому, что это предназначение творца – нещадно критиковать любое проявление несправедливости, которые неизбежно рождает любой стой. Идеального по определению быть не может. Это и двигает искусство, дает ему щедрую пищу для обсуждений и споров. Но ведь так всю историю было – выдающиеся личности всегда при любых обстоятельствах критиковали общественный уклад и как его законодателей власть. Живи творцы наши современные во времена Пушкина, вели бы себя так же, насмехаясь над Палкиным. Не понимают эти хулители, что Сталин или ему подобный, возможно, пришли бы к власти и в случае проигрыша большевиков. Потому что авторитарные личности всегда возникают после великих потрясений, чтобы подобрать страну после побоищ и попытаться спасти то, что еще осталось. Наполеон чем не пример? Но нет, его появление считают лишь заслугой строя, как будто Ленин не предостерегал партию его не выдвигать. Суровые времена требуют суровых решений и мер. Хотя те, кто в лагерях, имеют полное право порицать его, их это законное право, их жизнь искалеченная. Но сам ведь коммунизм как идея предполагает преобладание общественного над личным, а обществу очень полезен их труд в ссылке. Во всем этом своя четкая, хоть и вопиющая для кого-то логика. С ходом истории их благополучно забудут, как забывают всегда безымянных и смятенных огромной преобразовательной рукой. Что власти до винтиков? Так всегда было, не только теперь. А грабили и убивали и красные, и белые, и зеленые, мне непонятны до сих пор эти споры, на чьей стороне правда – да не на чьей! Нечего делать проигравших святыми только потому, что они не одержали победы. Словно нет у нас насущных проблем и надо обязательно выбрать какую-то сторону баррикады. А ее не может быть, все напортачили и страну развалили, причем белые куда больше своим попустительством. Они абсолютно выродились, а первый и самый наглядный пример – царь батюшка, за которого в феврале были лишь самые отсталые. В этой войне не было героев. Дворяне безынициативностью, дряблостью, большевики террором, необузданной жаждой крови отличились и дискредитировали себя. Вершили грязно, не думая о людях и потерях. Но, надо отдать им должное, большевики, вернее, их атаманы, были смелее, увереннее и организованнее. Что толку одних выгораживать, а других унижать? На своем примере я это доказал, был и тем и другим успешно. И никому не верю. Разве что красных уважаю больше, победили они закономерно.
Что до Сталина… Ему выпала тяжкая доля, тяжелейшая ноша, смутное время – отовсюду ждать реального, а не выдуманного врага, причем не только за рубежом, но и внутри, у себя под носом. На кону стоял выбор – потерять страну, отдав ее на разграбление и новые войны, либо дать вождю вершить. Ему приходится усмирять чересчур разгулявшийся от революции народ, необразованных мужиков, которые думали в двадцатые, что всех могут грабить и убивать безнаказанно. Усмирял он усмирял, но увлекся. После революции всегда должен прийти к рулю такой лидер, чтобы не обратить страну в окончательную анархию. На Руси анархия – это лишь разбой и больше ничего. Где бы мы были без Сталина? И были ли вообще? Но лидер тоже человек, сломаться ему ничего не стоит, какой бы он ни был силы. Это проклятье власти, да никто добровольно из рук ее не выпустит – слишком глаза застилает. Пройдет время, все эти крики устаканятся, люди поймут. Мне даже жаль его немного, ноша эта слишком тяжела для смертного, но да откажется ли кто-нибудь от культа личности, обманчивого сознания собственного могущества, власти над умами и сердцами? По нему отлично можно проследить, как разъедало его и без того не слишком гуманную натуру, в кого он превратился со своей ухмылкой и беспощадностью в глазах. Это разъедает, но пьянит. В итоге он и стал жертвой, сожрал изнутри свое человеческое, не видя в подписываемых документах на расстрел души, а не помеху. Но чего бы он добился милосердием? Его есть за что ненавидеть, но заслуги этого человека навсегда переживут его зло. Петра Первого тоже ненавидели современники. Кто помнит этих современников теперь и что полезного они сделали? Может быть, основали Петербург или вывели страну из мрака к просвещению путем тех же самых жертв? У тех, кто не попал в лагеря, было за что его любить. Кто попал – ненавидеть. Но кто бы ни касался Сталина и как бы справедливо не порицал или не восхвалял его, он будет по сравнению с ним не более чем мошкой, причем во всех смыслах. Наверное, большевики так всех заботят потому, что им удалось невозможное. Пока те, кто стенает сейчас о своей роковой участи, сидели в своих апартаментах и кидали картишки. А теперь они ноют в печати и просто так везде и повсюду, поднимая ил.
Его противники не упоминают, что стал он таким во многом из-за потребности защищать страну и от внешнего врага. Но это чистейшая правда. И прежде чем тянуться на запад, стоит подумать, что они отнюдь не собираются кормить нас с ложечки, и прежде всего Гитлер. Они мечтают лишь перебить нас и завладеть нашими запасами, причем не только Германия, но и весь мир. Вот уж о чем пропаганда явно не врет. Никому мы не нужны, мы всем поперек горла. Других они используют, чтобы показывать себя благодетелями, но с нами этот номер не пройдет – слишком многое на карте. Так они поступают, только тщательно взвесив выгоды для себя.
Женя, будучи свидетелем подобных опусов, стойко молчала.
26
На кухне Скловских поздней ночью горел свет. Влада уже покинула отчий кров, уехав на курсы медсестер, чтобы затем ринуться в открытый Космос – на побоище. Скловский отговаривал дочь, заверял, что о войне она только понаслышке знает, но Влада в упрямстве и сознании, что справится, не слушала отца. Ему пришлось уступить, что было не в его натуре. Переворачивающиеся в калейдоскопе события последних дней отразились и на нем – он притих. Как-то скомкано начал говорить, словно ни в чем – ни в своей силе над другими, ни в благополучном исходе уже не был уверен. И вот теперь, через ничтожно короткий срок после отбытия дочери, и Женя взяла слово:
– Поеду в Ленинград к бабушке. Москву все равно эвакуируют.
– Ленинград не в лучшем положении, его первым могут захватить как раз! Это все равно, что из тыла ринуться прямо в пекло, – ответил Скловский, полагая, что после этих слов дикая идея жены будет снята с обсуждения.
– Плевать. Все равно отсюда уеду, ты ведь сам собирался убираться!
– Да, но вглубь страны, что более логично, а не на границу с Финляндией.
– Не могу бросить бабушку на произвол судьбы.
– Женя, это безумие – ехать в Ленинград, когда на него фашисты так зубы скалят! – повысил голос Скловский.
