– Это чересчур женский взгляд…
– А что, женское не бывает верным? Вполне логичный взгляд, – пожала плечами Женя, а губы ее развязались в непроизвольную улыбку горькой иронии.
Владимир не проникся ее точкой зрения, но все равно не испытывал к Жене неприязни. Сейчас он смотрел на ее ломкие плечи, золотистые от пыли солнца ресницы, и его пронзила горечь, отчего все так, а не иначе и почему люди всегда попадаются – каждому есть о чем горевать. Зависит ли это от внешних обстоятельств или от характеров, от какой-то недостроенности, незавершенности человека? А, быть может, это несовершенство в живом прекрасно, поскольку всегда есть куда идти – вверх. В запакованном платье, с подобранными волосами Женя олицетворяла все, что есть в женщине непостоянного и беззащитного, нежность и какую-то невидимую подспудную силу сердца.
– Я всех люблю, кто попадется на дороге, – колко, но с улыбкой и характерным для смешка придыханием как-то передразнила мачеху Владлена, а Владимир не предал этому значения. Теперь же он нахмурился, вспомнив, как недавно они повздорили. Накатило на него неожиданно. Не может быть эта женщина такой ничтожной, жалкой, это лишь восприятие Влады. Только почему она так решила?
Помертвевший голос Евгении отвлек его от дальнейших воспоминаний об удивительной девушке, которая все не укладывалась в его мировоззрение.
– Тебя уничтожат, рассеют по ветру! Если бы у меня был сын, а он вполне мог быть… – сказала Женя, замедляясь, и светлые глаза ее стали почти прозрачными, бессмысленными. – Быть может, у меня уже был бы сын, которого я тоже берегла от войны и с такой же болью провожала, будь он взрослым. А теперь детей не будет у меня никогда. И все из-за глупости, потворства. Это и незначительно поначалу казалось в сравнении с остальным, переустройством общества. Нас ведь учили, что общественное должно преобладать над личным… И какое это мучение, когда ты даже не можешь закричать о своей боли, поделиться ей не как чем-то недостойным! Был у меня как будто мужской взгляд на происходящее… сначала думала – нет детей и нет… А теперь хоть волком вой. Каждая пьяница способна, детей как щенят выбрасывают… А я лишена этого природного, что каждому дается с рождением! И как можно после этого считать себя полноценной, скажи?! А я бы обласкала, в чистоте бы растила. Состояние, когда внутри два сердца, две души… поэзия! Не просто это животный инстинкт, человек ведь все на своем пути поэтизирует, обдает высшим смыслом. Каждое свое действо может превратить в живую красоту… Грезит наяву.
Чувство к маленьким детям росло, крепло в Жене, разрасталось и постепенно заполоняло сердце, матку и гипофиз при мысли о теперь уже недостижимой, как констатировали врачи, беременности, и следом же заставляло испытывать горькое разочарование и скорбь. Жене казалось, появись ребенок, жизнь тотчас станет отлаженнее, осмысленнее.
Влада наверняка сказала бы, что пошло открываться первому встречному. Свой круг знакомств она тщательно фильтровала и как королева обрывала настойчивые посягательства молчанием. В рамках приличий, но все же леденящим.
– Ты просто накрутила себя, у тебя слишком нежная совесть… – пробормотал ошарашенный Владимир, никак не ожидавший подобных откровений. Он все время думал, что такие темы женщины способны обсуждать лишь с женщинами, причем самыми доверенными, а в отношениях с мужчинами это вовсе табу, и озвучить такую проблему равносильно тому, чтобы взойти на костер инквизиции. Мораль бдительно ограждала людей от возможности поговорить и снять большую половину груза с плеч. Нация молчания – несчастная нация.
– А у тебя не нежная? Может, и так. Но я так чувствую, и от этого не спастись. Женщинам с моей организацией такое делать нельзя. Надо либо рожать десять раз, либо уходить от мужей. Это пятно, которое постоянно саднит. Постоянно. Скребет, болит сердце. Я это до сих пор до конца не пережила, это осталось в глубине, это периодически всплывает…
– Женщина имеет выбор, – уверенно сказал Владимир.
– Конечно, имеет. Но чем этот выбор может обернуться? Нас ставят в тупиковое положение тем, что выбор дали, но отняли возможность избегать абортов. Выбор и свобода стали проклятьем, в этом феномен советской эмансипации. Что такое общество, почему оно имеет право кому-то что-то навязывать?
– Нет никакого общества. Есть люди, которые создают его мнение. И больше ничего.
– Рожать бесконечно, когда еле сводишь концы с концами, тоже не станешь. Даже если бы семья захотела – не хватит ни денег, ни сил, ведь работать надо обоим супругам, иначе просто не выжить. Мы в безвыходном положении, так чего ждать от нас? И по какому праву кто-то свысока может говорить о том, через что проходит человек, если его боли и мотивов ни понять, ни испытать не может? А стать конвейером по производству детей… Это ведь невыносимо – рожать, выкармливать, воспитывать, снова рожать, проходить через это раз за разом снова и снова, без сил и средств на себя. Когда видишь, какие перспективы открывает перед нами жизнь, понимаешь, что так поступать могут лишь те, кто ни к чему не стремится. Плохо так говорить, но приходится.
Женоненавистнические обе стороны – рожать каждый год или каждый год делать аборты. Все это одинаково унижает нас. Делает лишь пешкой в чьей-то игре, никто ни о чем нас не спрашивает. А мы вместо того чтобы образовываться или бунтовать, ну хорошо – хотя бы образовываться и регулировать собственную жизнь, ведь это единственный доступный нам способ бунта, принимаем этот чудовищный ход вещей и становимся опущенными, потухшими винтами, не людьми, лишь винтами в непонятной и никому не нужной социальной машине. Социальный долг – чушь, попытка верхов навязать нам какие-то ложные чувства солидарности, чтобы мы выполняли их волю и еще радовались этому. Единственный выход – с помощью науки контролировать зачатие, и я слышала, что такое бывает, но до сих пор не знаю, каким образом… Судить со стороны, конечно, легко – «ну, сделай аборт» или «ну роди, подумаешь, сложно что ли». Все это очень легко и приятно, тянет на дискуссию, пока не касается тебя, не стучится без спросу в твою жизнь. А может, я не хочу ни того, ни другого? Не хочу, как самка Ростова, рожать и кормить, рожать и кормить, позабыв обо всем остальном. Хочу стать матерью одного ребенка, но при этом реализоваться? У меня этого права уже нет. Как и не будет у многим моих современниц. Меня искалечили по моей же глупости. Ты понимаешь, какого это? Какого сознавать, что допустила страшную ошибку и ничего уже не исправить. Казнить себя, постоянно жить с этой тенью в душе? Была бы умнее… Донес бы кто-нибудь это до меня.
Когда говорят, что у человека всегда есть выбор… Знаешь, это всегда исходит от бесчувственных людей, которые ни в чем не знают нужды, которые за неимением важных проблем почему-то думают, что имеют право кого-то судить. Мне хотелось бы, чтобы они были правы. Но человеческая жизнь как система включает в себя более сложные ступени, чем черное и белое, да и нет. Безвыходность, отчаяние, болезнь, крушение, безнадежность не учитываются, а они должны первыми стоять в списке самоубийств и погубленных жизней как системы, которые нужно искоренять, а не с самодовольным видом заниматься только тем, что судить всех и вся. Это не милосердие, не деятельность. Это ничтожество.
