Женя не могла жить, не зная, что грядет, куда податься, каковы общие настроения. Пронзительные и отчего-то яркие бледно-синие глаза вломившегося юноши привлекли ее внимание. Женя помедлила, ведь ей тоже надо было бежать, как и ему, как и всем, обстоятельства вынуждали на это, но, оперевшись ладонями о перила лестницы, она приостановилась и спустилась вниз.
– Влада в сборном пункте.
– Черт возьми! – воскликнул юноша и от переизбытка чувств на мгновение опустил голову и сглотнул.
– Что такое? – не без волнения спросила Женя, подходя ближе.
– Я… Я хотел сказать ей, что тоже вербуюсь.
Женя ахнула. Владимир с интересом поднял на нее глубокие доверчивые глаза. «Он даже не понимает…» – мелькнуло у нее в голове.
– Разве у тебя нет брони? Ты ведь специалист, которых поискать…
– Я записался добровольцем! – выпалил он с ходу, невероятно гордясь собой и сияя от эффекта, который произведет на Владу своим поступком. Увидев, как померкли ясно – туманные глаза Жени, он сам нахмурился.
– Да в чем дело?!
– Лучше бы тебе не делать этого, – тихо произнесла Женя.
Владимир чуть не задохнулся от возмущения и кинувшейся в глаза крови.
– Это еще почему? – почти с вызовом, опьяненный грядущими подвигами, шансом защитить родину и не ударить в грязь лицом перед героями, вершившими революцию, выпалил Владимир. Да что с ней толковать, баба есть баба!
– Убьют тебя, да и все. Никто и не вспомнит, – жестко сказала она. – И я одна из немногих, кто скажет тебе правду. Воевать нам, как и прежде, в тулупах.
Владимир опешил и будто даже открыл рот.
– Ты не понимаешь! – вскричал он.
– Конечно, не понимаю, – примирительно и в то же время бесцветно подтвердила Женя. – Ты посмотри, что они сотворили со страной, совсем людей не берегут… Какие угодно цели за счет огромных людских ресурсов…
– Это полит некорректно!
Женя быстро взглянула на него, затем отвела глаза.
– Сейчас не то время, чтобы отстаивать дутые идеалы. Раньше это казалось вам, комсомольцам, забавным, вы игрались с собственной молодостью и теми шансами, что дала вам советская власть. И это я признаю, шансы огромные, чем если бы мы до сих пор были теми крестьянами, которыми были наши деды и даже еще отцы. Советская власть людям все дала. И их тысячи, миллионы, кто искренне так думает. Сейчас бы, как встарь, гнули спину на непосильной работе и собирали подати…
– Так ведь никто и не говорит, что все либо черное, либо белое, это идиотизм. Кому как повезет…
– …но они же, властители, ведут превосходную пропаганду во все времена. Выращивание патриотизма в душах подданных – их пристанище, безопасность в случае чего… Этого не отнимешь, и мальчики вроде тебя идут на рожон.
– А что, лучше быть тыловой крысой, пока наши солдаты отводят немецкую нечисть? – не дал ей договорить Владимир, явно злясь.
– Это только удочка, пойми… Речь идет о манипуляциях между могучими державами, все сложнее, чем просто защита родины…
– Ах, удочка? А как же наши матери, дома, родные просторы, все, что дорого и свято?! Это тоже сталинская пропаганда?! – взревел Владимир. – И я не должен защищать их только потому, что ты считаешь, что меня убьют? Да убьют, и поделом, не я один буду такой. Только вот мной можно будет гордиться в отличие от тех, кто сейчас выживает за счет жизней других!
Женя опешила. Она не ожидала такой развернутости суждений и смешалась отпору. Его слова показались ей не лишенными смысла.
– Так ты ради защиты близких идешь туда? – спросила она миролюбиво.
– И для этого… Да какая разница! – снова вскипел Владимир, теряя терпение и порываясь уйти. Вот пристала!
– Погоди, Володя… Вожди, в которых ты так веришь, не понимают, не представляют, какой урон несут людским судьбам. Для них мы мухи, но они и сами страдают от непомерного груза ответственности и тревоги за построенный карточный домик. И когда я ехала в тюрьму к тете, которая попалась на том, что стянула из колхоза буханку хлеба, а ее выдали и увезли, я ложилась на дно открытых товарных вагонов. У меня сердце стучало в горле каждый раз, когда состав останавливался, я боялась, что меня просто изнасилуют и оставят умирать в бесконечных этих лесах у железной дороги. И ведь почти у каждого в этой стране есть о чем молчать, сожалеть, плакать.
– Издержки власти, – пробурчал Владимир. – Такое можно сказать о любой власти, это провокация. Это не значит, что все остальное скверно.
– Нет, это уже геноцид. Когда власть превращается в идиотизм.
– Это нужно из соображений обороны! Что вообще это за нелепый разговор?!
Ее изломанная страдающая красота, ее история вдруг отрезвили его. Против кого он поднялся? Ей и так досталось… Женя улыбнулась так, как улыбаются люди, не зная, что чувствуют. Ее больная, особая поэтичность тяготила Владимира.
– Хочешь пойти со мной разыскать Владу? – спросил Владимир, смягчившись. Ему стало стыдно, что с Женей он не пытался сдерживать себя, потому что понимал, что она не ответит.
– Конечно. Страшно мне…
– Почему?
– Война, такая суматоха, люди словно бешеные, весь старый уклад полетел к чертям. Во времена таких катаклизмов люди с ума сходят, теряют опору… Вспомни, что было во время революции, сколько самоубийц среди поэтов…
«Конечно, привыкла к машинам и мехам», – заметил про себя Владимир. Но Женя думала не об этом, а о разоряемых гнездах. И тосковала. Кожей она чувствовала, что это затянется. Годы простоты, намеренного, быть может, упрощения в отточенном быте, одежде и мыслях уходили в небытие, сменяясь разрухой. А ведь только-то на обломках империи начинало что-то всходить… Наступали времена тяжести несравнимо большей, чем даже все репрессии.
– Война – дело мужчин. Красивая, захватывающая бессмыслица, за которую они с радостью погибают… Ну и пусть, раз вы, видимо, жаждете этого, – ожесточилась Женя.
– Женя, пойми, – растолковывал ей Владимир, пока они брели в поиске Влады. – Легко сейчас так говорить, но вот начнутся бои у нашего носа, начнут люди гибнуть, ты поймешь, что есть важное. И не то важно, кто эту войну начал и для кого, слова просто потеряют смысл. Останутся только страдание и надежда.
«Хорошо говоришь», – подумала Женя и почти улыбнулась.
– Нам пропагандируют, что наши предки воевали за родину. Но разве не самый благоразумный исход – это защита себя и семьи, а не мифической родины? Как вредны идеи… И ты бы не пошел, если бы они не занимались твоим воспитанием с малолетства. Выстраивание патриотизма – последнее и самое основное прибежище государства, чтобы не сдуло его вовсе с лица земли. А правды-то ты не знаешь, быть может, она откроется тебе только через долгие годы, и ты поймешь, за что теперь готов отдать жизнь без роптаний. Мальчики всегда мечтают о славе, – продолжала она печально, – ратных подвигах… А на деле нет большей пешки, чем солдат. Каким бы он ни был героем, он лишь выполняет волю всесильных.
