– Но ведь ты сам был согласен со мной, – ответила она с зачатками высокомерия. И молчаливым не допускающим возражений правилом: «Ты не согласен со мной – тебе же хуже». Она не пыталась переубеждать, обижаться. Она просто не приняла. Не смирилась.
– Это слишком двойственный вопрос, чтобы иметь на него завершенную однобокую точку зрения. Так думать вообще вредно, – раньше он не мог прорваться сквозь призму ослепленности, понять, что и Влада может быть неправа. Теперь его словно осенило.
– Мне казалось, ты во всем права, поэтому так и нравишься мне. Оказалось, что ты была права, потому что нравилась. Да, ты тоже всегда мне говорила, что все двулико… Но тем не менее примкнула к определенной стороне.
– Разве это не зовется жизнью?
– Раз уж ты чувствуешь себя таким духовно развитым человеком, зачем ведешь себя так? – едко произнес Владимир.
– Как?
– То, как ты держишь себя с Женей, что думаешь про нее и говоришь… Это не ее обличает, а тебя.
– Не собираюсь жалеть неудачников, – холодно пожала плечами Влада. Она не приняла всерьез его слов, слишком привыкнув к одобрению с его стороны, что бы она ни сказала. Владимир никогда не критиковал, и она перестала опасаться и пытаться фильтровать сказанное.
«Ты вообще способна чувствовать? Знаешь, что такое милосердие? Не то пропагандистки – вывернутое, что ты слепила. А истинное, которое способно поступиться принципами ради счастья? Ты считаешь, что нечего распускать эмоции, если они не помогут, это показатель слабости. А в итоге разучилась их испытывать…» Владимиру стало горько оттого, что она не понимает даже сейчас, когда, казалось, должны уйти как что-то недостойное мелкие склоки и обиды. Но вслух он это не сказал, опасаясь обидеть. Кто он такой, чтобы причинять людям неудобство?
– Ты так ничего и не поняла… Да и не поймешь. Твой подход к понимаю вещей, сути не все объясняет, а ты нехорошо поступаешь. Это нечестно и вообще подло. Ты любишь только тех, кто проявляет к тебе добро. А остальных словно не существует, но так нельзя. Сила разной может быть… И самая сильная и мудрая – не твоя. Ты культивируешь неверное отношение к людям и хвалишь себя за нестандартность мышления. А то, что было сказано еще античными и восточными философами про отношения людей, верно по сей день. И нечего тут даже искать. Не любишь ты людей, хоть сразу так и не скажешь… Знаешь, все мы выросли с теми или иными проблемами в семье, но не все ожесточились. Ты не имеешь права делать то, что сама же вечно критикуешь.
– Я знаю только то, что Женя строит из себя жертву отца при том, что щедро пользуется его деньгами и помощью. Она по – твоему не лицемерка?
На Владу его слова не произвели особенного впечатления. Всеми помыслами она была в монолитном будущем, и сосредоточенным взглядом взирала в него, пытаясь разобрать возможные детали и варианты. Она подняла бровь и поспешила уйти, чтобы обсудить неподобающее поведение Владимира с кем угодно, только не с ним, высмеять его ограниченность и забыть. Она не собиралась что-то доказывать человеку, который так мало ее знает.
Владимир готов был принять аргументы противника, если находил их доходчивыми, Владлена – никогда. Скловская неизменно видела в чужих глазах слишком много соринок, не задумываясь, что сама может быть в чем-то не права. Соринки в ее глазу казались теперь разгоряченному Владимиру почти уродствами. Ей подсознательно казалось невозможным быть неправой, она ведь так умна! И она упорно стояла на своем, чем невероятно раздражала того, кто прошел через первое восхищение непознанного и теперь начинал смотреть на объект своего желания более здраво. Владлена пожимала плечами на чьи-то достоинства, особенно не восхищаясь людьми. Неудовольствие от разговора притупило благодарность, что ее внимание Владимиру удалось заслужить, пусть и не до конца.
Он знал, что изреченные мысли бывают ложны или не открывают всей глубины преломленного чувствования. Но Влада слишком наплевательски вела себя все время, пока он пытался наладить отношения, не делая ощутимых ответных шагов. И впервые его начала раздражать сложившаяся ситуация. Впрочем, он стряхнул с себя эти мысли – столько предстояло нового.
Влада, как ему казалось, одобрительно отзывалась лишь о сильных, чрезмерно сильных, показно сильных людях, внутри которых часто скрывалась слабость и неполноценность, которые они и пытались компенсировать неприятием чужого мнения. Она филигранно во всех умела найти неровности.
Действовала она так категорично и безжалостно, что Гнеушев даже тогда, даже соглашаясь и до сих пор думая идентично, съеживался. Влада была слишком прямолинейна, несгибаема, слишком… Для нее не было серого цвета. До противного, до отторжения не упертая даже, а именно уверенная в своей правоте настолько, что думать об этом дальше и уж тем более спорить считала бессмысленным. А он всю жизнь сомневался и благодаря этому открывал новые истины, отсеивал взгляды и обогащался благодаря этому. Никогда Владимир не создавал мнение намеренно и не защищал его с пеной у рта, уже чувствуя, что оно шатается во все стороны. Люди сами понимали, когда он отдалялся и не желал больше взаимодействий – Гнеушев был достаточно тактичен, чтобы избегать скандалов, которые ему претили. Быть может, дело было лишь в том, что они с Владой были слишком похожи, кто знает… И столкнулись лбами. Кто может ответить на такие космически тяжелые вопросы? И все равно чувствовал он в ней всегда некую враждебность, интуитивно, почти неслышно настораживающую его, нашептывающую: «Не надо». Но Гнеушев отталкивался, ударяясь об ее гранит, а затем вновь, притянутый негаснущим интересом, приплывал. Он выпал из времени, из тела. На войну! Что ждет? Бездна, дыра, море… Какие мысли и чувства она вынесет на его брег?
23
Владимир вбежал на дачу Скловских растрепанный, в помятой пропитанной потом одежде. Как ни странно, выглядел он привлекательно, быть может, даже более привлекательно, чем когда причесывался.
– Где Влада? – ошарашено спросил он у Жени, поднимающейся наверх за туфлями.
Она никак не могла понять, что происходит, Виктор, взбешенный, носился по дому и только рычал в ответ на расспросы. Ему как никому хорошо было известно, в каком плачевном состоянии вопреки общепризнанному находятся все сферы государства. Хоть военная промышленность предусмотрительно занимала огромную часть расходов страны, там царил бардак, и тягаться в этом плане с немцами Скловский считал полнейшим безумием. Ему было от чего прийти в отчаяние. Кроме того, расстрел высшего командного состава, хоть и был, по мнению вождя, необходим в силу устарелости мышления усатых вояк, не способствовал готовности страны к встрече с мощнейшим противником. Виктор Васильевич считал полнейшим безумием врываться в войну, но его одинокий голос ничего не значил. К слову, высказывать его было крайне опасно. Вдобавок и способы ведения боев, и устаревшее оборудование, шаткость бюджета, кроме военной сферы распределяющегося еще на промышленность, а также массовые репрессии, приведшие уже к смещению количественного состава мужчин и женщин в сторону преобладания последних, не могли радовать Виктора Васильевича. Скловский, понимая узость осведомленности испытывающих теперь патриотический подъем, лихорадочно соображал, куда раскидать семью и существуют ли вообще шансы на спасение.
