Иногда секс у бонобо не так очевиден. Одна юная самка попыталась пробраться мимо еще более юного самца, который загораживал ей проход по ветке. Самцу не удалось отодвинуться с дороги, – возможно, он боялся упасть – и тогда самка запустила зубы в руку, которой тот держался за ветку, из-за чего ситуация только ухудшилась. Но вместо того, чтобы ломиться силой, она повернулась задом и начала тереться клитором о его руку. Оба они неполовозрелые, но таков способ бонобо решать конфликты – тактика, появляющаяся в довольно ранний период жизни. После такого контакта самка спокойно перелезла через самца и продолжила свой путь по ветке.
По возвращении домой из Сан-Диего меня сразу же поразил контраст бонобо с шимпанзе. Я работаю примерно с четырьмя десятками шимпанзе в открытом вольере на полевой станции Национального центра изучения приматов имени Роберта Йеркса, неподалеку от Атланты. Я знаком с этими обезьянами уже долгое время и воспринимаю их как отдельных личностей. Они точно так же хорошо знают меня и выражают это признание единственным способом, желанным для любого исследователя: относятся ко мне как к мебели. Я подошел к ограде поздороваться с Тарой, маленькой трехлетней дочерью Риты, – мать сидела высоко на специальной конструкции для лазанья. Рита бросила на нас короткий взгляд, а затем возвратилась к вычесыванию собственной матери, Тариной бабушки. Если бы мимо прошел какой-нибудь незнакомец, Рита, всегда старательно опекающая свою дочь, тут же соскочила бы, чтобы ее подхватить. Я почитаю за честь такое отсутствие интереса к моей особе.
Я заметил глубокую свежую рану на верхней губе Соко, второго по рангу самца. Только один шимпанзе смог бы сделать это: альфа-самец Бьорн. Бьорн мельче Соко, но чрезвычайно умен, легко возбудим и коварен. Он держит других обезьян под контролем при помощи грязных приемов во время драки. К такому выводу мы пришли, много лет наблюдая за техникой боя этого самца и видя шрамы, которые он оставляет на телах своих жертв в необычных местах: например, на животе или мошонке. Соко – здоровенный неуклюжий «шкаф» – не может с ним состязаться и потому вынужден жить под пятой у этого мелкого диктатора. Но, к счастью для Соко, его подрастающий младший брат, у которого как раз наблюдался последний скачок роста, всегда с удовольствием околачивается неподалеку. Бьорну это сулит большие проблемы в самом скором времени.
Здесь, на полевой станции Центра Йеркса, мы живем в самой гуще политической борьбы самцов – нескончаемой саги сообщества шимпанзе. В конечном итоге все эти битвы ведутся за самок – то есть фундаментальное различие между двумя нашими ближайшими родственниками заключается в том, что одни решают проблемы секса с помощью власти, другие – проблемы власти через секс.
Тонкий налет цивилизации
Когда я открыл газету в самолете, летящем из Чикаго в Чарльстон (Южная Кэролина), мой взгляд первым делом привлек заголовок «“Лили” вот-вот обрушится на Чарльстон». Это меня расстроило, поскольку «Лили» – мощный ураган, а у всех в памяти были еще свежи разрушения, оставшиеся после «Хьюго» в прошлом году. Однако «Лили», к счастью, обошла Чарльстон стороной, но в итоге я все же попал в бурю, но чисто академическую.
Конференция, на которую я прилетел, была посвящена проблемам мира и мирным человеческим отношениям. Я ехал туда, чтобы представить свою работу о разрешении конфликтов у приматов. Всегда интересно размышлять, почему определенных людей тянет к той или иной конкретной теме, но отчего-то мирные отношения как область исследований обычно привлекают немало горячих и вспыльчивых участников. На заседании двое выдающихся борцов за мир принялись перекрикивать друг друга – первый выступавший сослался на исследования об эскимосах, а второй обвинил его в колониалистском, если не расистском подходе, поскольку этих людей следует называть инуитами. Судя по книге американского антрополога Джин Бриггс «Никогда не злись» (Never in Anger), инуиты идут на все, чтобы избежать взаимодействий, хотя бы отдаленно напоминающих враждебные. Любой, кто повышает голос, рискует быть изгнанным, что в их условиях жизни является смертельно опасным наказанием.
Некоторых из присутствовавших на той конференции уж точно выставили бы на мороз. Мы – западные люди, и в нашем культурном коде не прошито избегание конфронтации. Я уже мысленно представлял газетные заголовки примерно такого содержания: «Конференция, посвященная миру на Земле, закончилась потасовкой». Это единственное научное мероприятие, на котором я видел взрослых мужчин, которые покидали зал, хлопнув дверью, словно маленькие дети. И посреди всей этой пафосной перепалки, сопровождаемой демонстративными выходками, некоторые участники, нахмурив высокоученые лбы, еще могли сомневаться, можно ли, на самом деле, сравнивать поведение людей и человекообразных обезьян.
С другой стороны, я посещал много встреч участников клуба «Агрессия» – группы ученых в Нидерландах, и они всегда проходили цивилизованно и спокойно. Я в то время был еще студентом-магистрантом, но мне позволили присоединиться к психиатрам, криминологам, психологам и этологам, регулярно собиравшимся вместе и обсуждавшим агрессию и насилие. В те дни эволюционные представления неизбежно вращались вокруг агрессивности, как будто у нашего вида нет других наклонностей, о которых можно поговорить. Это походило на дискуссии о питбулях, где основной темой всегда является опасность, которую представляют эти собаки. Однако человека все же кое-что отличает от питбуля: нас не выводили специально для того, чтобы сражаться. Сила сжатия челюстей у нас ничтожна, и наш мозг, конечно, не нуждался бы в таких размерах, если бы единственной отличительной чертой, которая имела значение, была способность убивать других. Но в послевоенный период человеческая агрессивность занимала центральное место во всех дебатах.
Вторая мировая война с ее газовыми камерами, массовыми расстрелами и намеренным уничтожением населения была худшим проявлением человеческого поведения. Более того, когда западный мир подвел итоги после того, как осела пыль, стало невозможно игнорировать жестокости, которые творили в сердце Европы цивилизованные во всех прочих отношениях люди. Сравнения с животными звучали повсюду. Утверждалось, что у животных нет внутренних ограничений. У них отсутствует культура, так что наверняка все дело в том, что некое звериное начало, заложенное в нас генетически, прорвалось сквозь тонкий налет цивилизации и отбросило в сторону всю человеческую порядочность и нравственность.
«Теория тонкого налета цивилизации», как я ее называю, стала доминирующей темой в послевоенных дискуссиях. Утверждалось, что глубоко внутри мы, люди, аморальны и жестоки; появился целый ряд популярных книг, в которых рассматривался этот вопрос и высказывалось предположение, что в нас есть неудержимое стремление к агрессии – «агрессивный драйв», который ищет выхода в войне, насилии и даже спорте. Другая теория гласила, что наша агрессивность – нечто новое, что мы единственные приматы, убивающие сородичей. У нашего вида не было времени развить соответствующие механизмы сдерживания. В результате мы не способны контролировать свой бойцовский инстинкт, как «профессиональные хищники» вроде волков или львов. Мы ничего не можем сделать с нашей склонностью к насилию, так как плохо приспособлены, чтобы ее обуздывать.
