Я пишу сообщение в общий соседский чат – там Кьюри, Суджин и Михо: «Кто-нибудь дома или рядом? Слышали крик? Он не с нашего этажа, но разбудил меня».
Я жду, уставившись на телефон. Должно быть, все спят или вообще не дома. Кьюри, возможно, куда-то ушла с Суджин. Михо может быть в студии? Стоит ли звонить в полицию? Но как я буду общаться с ними? Полиция принимает сообщения? Не знаю. В поисковике вбиваю «как написать в полицию», и вдруг – вибрация.
«Я еду домой. – Сообщение в общем чате от Михо. – Мне связаться с полицией?»
«Может, женатая пара внизу ссорится?» – отвечаю я.
«Нет, я видела, как муж сегодня ушел. Он садился в такси с огромными чемоданами».
«Ты далеко?»
«Минут через двадцать буду. Я в метро».
Двадцать минут – слишком долго. Кто-то может за это время умереть.
«Можешь тогда сообщить в полицию? – пишу я. – Я пойду проверю, что там такое».
Мгновенно Михо начинает разъяренно набирать сообщение.
«Просто дождись полиции. Не дергайся. Я уже звоню. Если собираешься спуститься, подожди хотя бы меня!!!»
«Все будет нормально, не переживай, я возьму оружие».
«НЕТ!!!»
Она беспокоится за меня, это мило. А еще удивительно – Михо ведь слышала о том, сколько я дралась, когда была подростком. Проблема в одном: у нас дома нет нормального оружия, вообще ничего подходящего. Я скучаю по длинному деревянному агрегату, бесполезно занимающему место в Большом Доме. Как бы украсть его, когда я в следующий раз поеду в Чхонджу? Понятия не имею, но что-нибудь придумаю.
Не знаю, хороша ли идея взять кухонный нож: я не пользовалась им как оружием, и в самый ответственный момент он может подвести меня. Поставив электрочайник на подставку, я принимаюсь обшаривать дом. Нет, это невозможно! Делаю мысленно пометку, что нужно заказать оружие. Наконец, схватив ножницы, я кладу их в карман – с ними, возможно, будет легче управляться, чем с ножом, – и, как только вода закипает и раздается щелчок, хватаю чайник.
С таким арсеналом я и вылетаю из квартиры.
Уже в коридоре, замерев в ожидании новых криков, я вдруг осознаю: мне еще не доводилось драться с мужчинами. Я лишь видела в средней и старшей школе жестокие разборки мальчишеских банд. Порой девочки наблюдали за ними, держась на расстоянии. Огромная скорость и сила ударов, звук бейсбольной биты, обрушивающейся на чью-то голову, или кулака, бьющего в челюсть, – все это шокировало. Во время первых драк большинство девочек визжали, даже Но Хен-джин, которая прославилась тем, что получила шесть жестоких ударов по лицу от нашего учителя физкультуры и устояла на ногах. Что ж, если внизу мужчина, пытающийся изнасиловать или убить кого-то, единственное, что мне останется, – надеяться на эффект неожиданности. Я умею прикидываться слабой и уязвимой – так говорит Суджин.
Здесь, в коридоре, я отчетливо понимаю, что крики, становящиеся все более прерывистыми, доносятся снизу. Прямо под нами живет женатая пара, в другой квартире – одинокая девушка, если не ошибаюсь.
Я тихонько спускаюсь по лестнице и, остановившись прямо напротив квартиры 302, прислушиваюсь. Здесь. Только теперь слышны скорее стоны. Бормотание. Что-то о ребенке? Приложив ухо к двери, я различаю лишь голос женщины. Поначалу мне кажется, что она говорит с кем-то, но затем меня осеняет: она разговаривает сама с собой. Внезапно раздается такой вопль боли, что я в испуге отскакиваю, чуть не выронив чайник.
– Кто там? – резко и испуганно спрашивает она.
Я как можно мягче и безобиднее стучусь в дверь.
– Кто это? – снова кричит она, но крик перерастает в стон.
До меня доносятся шарканье и хрип, а затем по другую сторону двери что-то скрежещет. Возможно, соседка смотрит в глазок. Я немного отступаю, чтобы она смогла меня разглядеть, и, улыбаясь, машу свободной рукой. Замок скрипит. Дверь медленно открывается. Появляется голова нашей замужней соседки.
– Кто там? – говорит она.
Она напугана; глаза налиты кровью, а на бледном, искаженном лице блестят слезы. Она открывает дверь еще немного, видит у меня в руке чайник и спрашивает:
– Что это такое? Ты живешь наверху?
Я киваю и, показывая на свое горло, трясу головой.
– Что? – Она выглядит все более растерянной, а затем, согнувшись пополам, издает очередной стон.
Поставив чайник на пол за порогом, я беру соседку за плечи и веду внутрь. Кажется, ей очень больно, и она, едва добравшись до гостиной, падает на диван. Я поглаживаю ее по руке и тут же выбегаю из квартиры. Схватив чайник, спешу на кухню, ищу кружку и наливаю туда немного горячей воды.
Женщина корчится на диване, держась за живот. Слезы градом катятся по ее щекам. Сев рядом на колени, я начинаю растирать ладонями ее руки, затем достаю из кармана телефон.
«Я услышала странные звуки и пришла проверить, все ли в порядке. Хотите, чтобы я позвонила в скорую?» – набираю я и показываю ей.
Смахнув слезы, она берет телефон и читает написанное.
– Ты не можешь говорить? – спрашивает женщина, хмурясь от удивления. На лбу появляются морщинки.
Говоря, она очень сильно артикулирует, как, впрочем, и большинство людей, впервые узнающих, что я немая. Я киваю. Она вдруг садится и берет меня за запястье.
– Ты родилась такой? – В голосе странное отчаяние. Люди часто задают мне этот вопрос, но у нее он звучит глубже, чем просто мимолетное любопытство.
Я быстро моргаю в ответ, но через мгновение качаю головой. Соседка вздыхает и откидывается на диван. Я жду следующего вопроса, но его нет. Тогда я набираю:
«Вам нужно позвонить в неотложку?»
Прочитав, она закрывает полные боли глаза и начинает качаться взад-вперед.
– Не знаю. Думаю, мне следовало бы обратиться за помощью, но я сомневаюсь. – Она снова начинает плакать. – В этом нет смысла, но я хочу подождать еще немного. Срок пока очень маленький, поэтому, если что-то не в порядке, они просто убьют ее, чтобы достать из меня.
Я вдруг осознаю, что она беременна и говорит о своем ребенке.
– Я слышала, что, если что-то не так, врачи предпочитают сохранить жизнь матери, а не ребенка, а я этого не хочу. Если моей девочке и суждено умереть, то я умру вместе с ней.
Я смотрю на нее сверху вниз и понимаю ее. Кивнув, приношу несколько платков, лежащих в коробочке на кухонном столе, и женщина прочищает нос. Сев рядом на колени, я начинаю поглаживать ее мокрые от пота волосы. Даже самые напряженные мои клиенты обычно расслабляются от этого, потому я надеюсь, что хоть немного помогу ей.
Я с любопытством осматриваюсь. Квартира ненамного больше нашей и совершенно непохожа на семейное гнездышко. Не то чтобы я часто бывала в домах молодоженов, но в тех, которые мне доводилось видеть по телевизору, на окнах кружевные занавески с оборками, на стенах красуются свадебные фотографии и повсюду стоят синие и розовые кружки и соответствующих цветов тапочки. В этой же квартире ни фото, ни картин, ни декора. Она пустынна, уныла и нейтральна, как комната ожидания в больнице. Ни книг, ни растений тоже нет, из личных вещей – лишь маленькая полка с CD-дисками в углу. Должно быть, моя соседка очень необычная женщина, раз совсем не украшает дом. В нашем салоне уголок каждого мастера ограничен площадью кресла, но даже мы пытаемся украсить свои чертовы тридцать сантиметров полки перед зеркалом. А ведь у моей соседки будет ребенок! Но вокруг ни единой детской вещи… хотя многие специально не покупают ничего заранее, чтобы не накликать беду, соблазняя богов верой в счастье.
