Мы сидим в моем любимом ресторанчике «Поча». Здесь подают рыбные котлеты в супе одэн – прекрасное сочетание соленого и сытного. А еще владелец всегда угощает нас бесплатными закусками к соджу. Он влюблен в меня. На прошлых выходных он выпил с нами и съел немного жареной курочки, доставленной из другого ресторана – просто потому, что я захотела крылышки под соусом кочхуджан
[16]. Он из тех тощих, неуклюжих типов, которые знают, что у них нет шансов и это единственный способ понравиться мне.
Мы с Нами выпиваем вместе минимум раз в две недели. Пить самим – не то же самое, что пить на работе. Когда мы пьем, это по определению означает «игра окончена». Никому не поспеть за нами, и никто нам не нужен; мужчины иногда пытаются присоединиться, но быстро сдаются, видя, как мы опрокидываем шот за шотом, не обращая на них внимания. Нам с Нами хватает мужчин и на работе, на выходных им лучше оставить нас в покое. На нас мешковатые свитшоты, кепки закрывают глаза, губы не накрашены – лишь стрелки на глазах, но к нам все равно подходят познакомиться. «Вы слишком красивы, чтобы пить в одиночку. Можно к вам присоединиться?» А когда мы игнорируем всех этих типов, они начинают вести себя скверно. «Вот херня, – по-настоящему мужественно бормочут они себе под нос, уходя. – Высокомерные шлюхи».
Нами – единственная, с кем я общаюсь со времен квартала красных фонарей. Никто из девушек «Аякса» не знает, что когда-то я работала в Миари, а если бы и узнали, то наверняка многие больше никогда бы со мной не разговаривали. Нелепость: мы все занимаемся одним и тем же, даже если ты входишь в «десятку самых красивых» и не обязана спать с клиентами. Но они все равно осудили бы меня. Это человеческая натура – чтобы чувствовать себя лучше, нужно смотреть на кого-то сверху вниз. И нет смысла расстраиваться из-за этого.
Я бы очень хотела рассказать все Суджин, но пока предпочитаю избегать ее. Эти дни у нее глаза бешеные – ее маникюрный салон трещит по швам, и начальница сказала, что, возможно, скоро ей придется ее рассчитать. Прошло всего два месяца после операции, и ее лицо до сих пор восстанавливается. Суджин все еще смешно разговаривает из-за невозможности широко открыть рот, но уже преследует меня, мечтая устроиться в рум-салон. Я ответила, что сейчас ей лучше поискать работу маникюрши, чтобы спокойно прятаться за маской от пыли, к тому же там на ее лицо никто не обратит внимания.
Проблема в том, что Суджин чувствует себя обязанной заботиться об Аре. Да, Ара – инвалид, но у нее есть работа, пусть и не очень высоко оплачиваемая. Когда я прошу Суджин позаботиться сначала о себе, а уже затем о ком-то еще, та начинает сетовать, что Ара не выживет в реальном мире и ее нужно защищать. Потому Суджин должна зарабатывать столько, чтобы им хватало на двоих.
Она не понимает одного – я пытаюсь ее спасти. Там, где вращаются большие деньги, начинается другой мир. В нем все меняется очень стремительно, и дела могут вмиг пойти из рук вон плохо.
Вот ты хочешь сделать операцию на лицо и берешь деньги в долг у мадам, сутенеров и кровососущих ростовщиков. Ты моргнуть не успела – а задолженность уже выросла до ошеломляющей, непосильной суммы. Ты работаешь, работаешь и работаешь, пока тело не износится. Даже если кажется, что уже начала зарабатывать много, никогда ничего не скопишь из-за процентов, которые ты обязана выплатить. Тебе уже не вылезти из этой ямы. Сколько угодно меняй рум-салоны и города, мадам и правила, время и ожидания, но ничего не изменится. Выхода нет.
Я бы никогда не выбралась из Мияри, если бы мне не помог мой самый пожилой клиент – лысеющий, сутулый дедушка. Влюбившись, он выплатил все мои долги – пятьдесят миллионов вон наличными. Владельцы заведения даже после этого пытались меня обмануть и оставить у себя, но дедуля – бывший юрист – заставил их подписать бумаги, подтверждающие, что мои обязательства выполнены. Большие деньги и страх перед законом – вот благодаря чему я обрела свободу.
Мой спаситель до сих пор заходит ко мне раз в несколько месяцев – когда Михо нет дома. Все, чего он просит, – устроить ему маленькое шоу со стриптизом и побыть некоторое время обнаженной, чтобы он мог любоваться мной и трогать меня. Ему не нужно секса, даже орального. Он, по его словам, слишком стар для подобного и добавляет, что не хочет умереть прямо на мне. Я не знаю, ведет ли он себя так из благородства или ради того, чтобы сохранить лицо перед своей семьей. Приятно ловить его теплый взгляд и слышать, как он называет меня «произведением искусства», а я ведь даже ничего и не делаю.
Он не знает, что я снова погрязла в долгах из-за недавней корректирующей хирургии. Они вроде небольшие, но растут и растут. Я решила не рассказывать. Он думает, что я собираюсь стать учительницей, и гордится тем, что ему якобы удалось изменить мою жизнь. Когда он смотрит на меня, его глаза часто наполняются слезами. Ему нравится история, в которой он меня спасает.
Когда Нами пришла в мое заведение в Миари, я пыталась уговорить ее не брать взаймы у сутенеров. Эти деньги только выглядели подарком. Но она уже начала и, как и многие, остановиться не могла.
Нами была самой юной из работниц рум-салона, а из-за круглых щечек и выступающих верхних зубов выглядела еще моложе. Думаю, когда она впервые появилась там, ей было тринадцать или четырнадцать. Привлекательной тогда она вовсе не была – просто пухлый ребенок без груди. Но мужчины выбирали ее снова и снова.
Даже не знаю, почему она вдруг мне понравилась. Обычно я не сближаюсь с девушками, с которыми работаю, но Нами выглядела такой уютной и юной, что сложно было оставаться равнодушной. Она сидела и просто смотрела на нас, девушек и мужчин, так строго, что даже меня это задевало. И, возможно, клиенты, которые выбирали Нами, были из тех, кто хотел наказать ее за этот взгляд.
Теперь мы с Нами выглядим совершенно иначе. Иногда она говорит, что хотела бы иметь нашу совместную фотографию с тех времен. «Ты шутишь? Зачем тебе доказательства?» – ужасаюсь я. Я скорее убила бы любого и сгнила потом в тюрьме, чем позволила бы увидеть себя до операции.
Сейчас, спустя несколько лет работы в районе Каннам, где все стремится к шику и утонченности, а главная цель – выглядеть максимально естественно, я ежусь при виде свежих перемен во внешности Нами. Например, ее груди выглядят мультяшно: напоминают грейпфруты на почти мальчишеском теле. Из-за этого люди либо откровенно кокетничают с моей подругой, либо смущенно отворачиваются, особенно когда на ее лице появляется виноватое выражение, рот слегка приоткрыт, а взгляд блуждает.
– Пусть люди считают меня глупой, – сказала она однажды. – Здорово, когда от тебя ничего не ждут. Появляется время подумать.
Так и хотелось ответить ей: «Что ж, ты однозначно всех убедила».
* * *
Михо присоединяется к нам в десять вечера. Изначально наши комнаты представляли собой большие аппартаменты, одна часть которых была офисом, а другая – жилыми помещениями. Соединяла их запертая на замок дверь. В итоге пространство разделили на маленькие квартирки. До Михо моим соседом был мужчина лет тридцати, который вечно мастурбировал по ночам и будил меня своими стонами. Как же я обрадовалась, когда он съехал и через пару недель заселилась Михо. Я пару раз пригласила ее к себе выпить, а она позвала меня посмотреть свои картины. Конечно, мне ее творчество не близко: мир и без того жесток, зачем привносить в него еще больше мрачности? В свою очередь, Михо считает всю мою погоню за красотой пустой тратой времени и денег. Но порой, чтобы избежать одиночества, достаточно просто что-нибудь сказать – и из-за стены получить ответ. Потому через несколько месяцев мы попросили домовладельца открыть соединяющую наши квартиры дверь.
