— Яр? Куда ты вляпался? Я уже понимаю, что ты не просто так, не из пустого каприза не появляешься в универе. Ты от кого-то прячешься? Это все из-за твоих расследований, да? Ты сунулся в какую-то слишком опасную тему? И теперь тебе угрожают? Или шантажируют? Так все разрешимо, Яр. На дворе — конец двадцатого века, это не дремучее время, которое было пять-десять лет назад. У нас уже не стреляют в журналистов, не убивают их в подъездах или на улицах. Мы все решим, Яр, я тебе обещаю. Мы… да мы сразу к Вадиму пойдем! К Вадиму Робертовичу, к твоему, между прочим, куратору! Ведь ты сам говорил, что это самый мощный человек которого ты видел в своей жизни. И у него, знаешь, сколько практики во всех этих громких разоблачениях и опасных темах! И уж он точно сможет тебе помочь, он всех твоих врагов найдет и в порошок сотрет! Он камня на камне от них не оставит, он такой шум поднимет, на всю страну!
— Лекс, Лекс, стоп, подожди! — дабы унять мой возмущенный пыл, Ярослав даже ладонью по столу застучал. — Погоди строить сказочные замки! Тебя что-то совсем не в ту тему понесло. Журналистика тут совершенно ни при чем. Я вообще ни строчки за последние пару месяцев не написал… Я забил на это дело. На статьи, на расследования, на выяснение какой-то там правды на общественных началах. Мне теперь вся эта социальная справедливость до фени, Лекс, вот абсолютно, понимаешь, фиолетово! А то бы я очень сильно посмеялся над тем, что ты веришь в свободу слова, конец двадцатого века и что журналистов больше не убивают в подъездах, — невесело усмехнувшись, он плеснул вторую порцию свирепого напитка, лишь отдаленно напоминающего портвейн, в наши стаканы. — Тут другое, совсем другое. Мне никто не будет мстить, угрожать и убивать. Я… — он прокашлялся и, опустив глаза, помолчал несколько секунд, — и без этого вряд ли доживу до счастливой старости. Потому что я вроде как болен, Лекс. У меня… — тут он снова замолчал и резким движением опустошил свой стакан. — У меня ВИЧ. Это точно подтверждено и обжалованию, как говорится, не подлежит.
Я, застыв с поднесенным к губам стаканом, смотрела на Ярослава бессмысленным взглядом, потому что именно такими, лишенными всякого смысла показались мне его последние слова. ВИЧ? Вирус иммунодефицита, рано или поздно перерастающий в СПИД, то самое заболевание, которое окрестили чумой двадцатого века?
Перед глазами почему-то запестрели картинки из агитационных плакатов с перечеркнутыми шприцами и надписями "Наркомании — нет!" и "СПИД не спит!", на смену им пришли лица знаменитостей, умерших от этого заболевания и общественных деятелей, внедряющих и поддерживающих различные антиСПИД-фонды. Да вот только какое отношение к этому имел Ярослав? Нет, я что-то перепутала или воображение сыграло со мной злую шутку. Или это была слуховая галлюцинация.
— Лекс! Алексия! — будто бы издалека донесся до меня его голос, и я, встряхнув головой, поняла, что так и сижу, не выпив свой портвейн, наверное, уже долго, потому что Яр выглядел обеспокоенным. — Эй, ты чего зависаешь?
— Ой, ты прости меня, — я, наконец, опрокинула в себя порцию обжигающего напитка. Горячее тепло тут же разлилось по венам и постепенно вернуло меня в реальность. — Я, наверное, устала или перемерзла, но мне сейчас такое послышалось… Страшное. Даже говорить неудобно, ты точно решишь, что я опьянела после двух стаканов всего. Короче, что-то насчет… насчет ВИЧ. Вот почудится же такое! Яр, только не сердись, ладно? Я не знаю с чего это. Может, в портвейн что-то подмешали? Не зря он такой странный на вкус, я с самого первого глотка подозревала…
— Так, Лекс, тихо. Тихо-тихо. Успокойся и помолчи. Я понимаю, что эта новость… она не сразу воспринимается. Я сам, когда сказал, почувствовал себя героем фильма про какую-то мрачно-злачную богему, — у него опять вырвался нервный смешок. — Но, Лекс, если мы уже начали этот разговор, я хочу, чтобы ты услышала меня. Это — не кино. Это реальная жизнь. И я действительно ВИЧ-инфицирован. Не знаю, как долго, но это точно. Если бы я не был уверен, я бы не сказал тебе об этом.
Ощущение нереальности происходящего захлестнуло меня с новой силой. Теперь я уже ни капли не сомневалась, что уснула посреди двора, в той самой беседке, точно как девочка со спичками. И чтобы не замерзнуть к утру, мне нужно срочно проснуться. А пока я этого не сделала, можно нести всякую чушь — ведь во сне мы постоянно несем всякую чушь, и никто этому не удивляется.
— Да ладно тебе, Яр, — неуверенно улыбнувшись, я оглянулась вокруг в поисках зацепки, как же разбудить себя. — Ну ты же сам понимаешь, что это не может быть правдой. Это Фредди Меркьюри болел СПИДом. Или Майлз Дэвис. Ты что — Фредди Меркьюри? И не Майлз Дэвис — это точно! — рассмеялась я, понимая, что совершенно не знаю, как проснуться от кошмара, который не спешил рассеиваться просто от того, что я его осознала.
На лице Ярослава проступила озадаченность, смешанная с тревогой. Похоже, ему самому не нравилось сидеть здесь, в моем сне, и я была очень этому рада. Уж если мы вдвоем приложим все необходимые усилия, то точно проснемся. Он в своей комнате, а я — где угодно, хоть в беседке. Лишь бы побыстрее вырваться из этого ненастоящего, похожего на дурную галлюцинацию мира.
— Лекс? — Яр вопросительно уставился на меня. — Ты как — в порядке? Может, еще портвейна?
— А, валяй, все равно от ненастоящего портвейна бывает ненастоящее похмелье, — вновь захихикала я, параллельно понимая, что придумала способ освободиться от иллюзии.
Способ был старым и проверенным — еще в приюте, вызывая придуманных гномиков и волшебниц, мы договаривались, что в случае опасности нужно всего лишь ущипнуть себя за руку. Больно-пребольно, и тогда это ощущение непременно вернет тебя домой.
В том, что боль была способна отогнать любой дурман, я давно не сомневалась, поэтому собиралась применить этот способ прямо сейчас, не дожидаясь конца странного разговора с Ярославом. Как я ни скучала по нему, все же, он был нужен мне в нормальной жизни, а не здесь, в этой изломанной реальности, где я выпиваю рядом с заядлыми алкоголиками, а у Ярослава, оказывается, ВИЧ.
— Ненастоящий портвейн? — он озадаченно уставился на этикетку, изучая ее критическим взглядом. — Ну, может, ты и права, может, это самогон подкрашенный, вон ведь тебя как накрыло быстро. Или не будем больше пить? Давай-ка я тебе лучше кофе закажу, он конечно мерзкий здесь, но хоть как-то протрезвит. Мне бы все-таки хотелось, чтоб ты пришла в себя, а то завтра же ничего не будешь помнить и пристанешь, чтобы я во второй раз все тебе объяснял. А оно, знаешь, не очень-то и в первый раз приятно, темы для бесед есть более позитивные, согласись…Эй, Лекс, ты чего… Да что с тобой!?
Я, внимательно слушая призрачного Ярослава и качая головой в знак согласия, начала пощипывать себя за руки, которые спрятала под столом — сначала легко, потом чувствительнее, потом все сильнее и сильнее. Неправильная реальность не спешила исчезать, наталкивая на мысли, что я очень уж крепко уснула, а это было уже опасно.
Значит, для возвращения в мой мир требовалось действовать радикально.
Немного приподняв длинный рукав свитера, я скользнула ногтями по свежим шрамам легким ласкающим движением, будто приветствуя их, моих верных друзей, и с силой впилась в незажившие раны так, что внутри все сжалось от яркой и мучительной вспышки. Задохнувшись от боли и крепко зажмурившись, чтобы сдержать слезы, я все надеялась, что сейчас проснусь. Уже через несколько секунд я вновь открою глаза, вокруг будет темный заснеженный двор с грозными полночными высотками.
