— Когда ты так говоришь, даже у меня не получается сомневаться, — я не смогла сдержать улыбку. — Да, мне сейчас трудно в это верится. Я… еще не сталкивалась с интернетом, — призналась я, тайно комплексуя от своей дремучести.
— Как? — ошарашено ахнул Ярослав? — Лекс? Ты что? На дворе 1997 год, а ты еще не запуталась в глобальной паутине? Ну-у, не дело это, не дело! Я, в общем, тебе помогу на днях. Заведем тебе электронную почту, как положено любому прогрессивному человеку. Нет, это что-то нереальное! Неужели твои эти, как их… благодетели, ты же говорила, что у них денег куры не клюют… Неужели они не давали тебе поработать за компьютером?
— У нас в доме вообще не было компьютера, — не в силах сдержать очередной улыбки от тени непритворного ужаса, набежавшей на лицо Ярослава, добавила я. — Был зимний сад, фонтаны везде, где только можно, стол из красного дерева в одном из залов был. Мы… то есть, я… всегда так смеялись над этим. А вот компьютера не было. Он ведь не считается престижным. А зачем нам… То есть, мне какие-то штуки непрестижные?
Было так странно и неудобно говорить в единственном числе о жизни, от которой меня отделяло всего несколько месяцев. Отдельное понимание своего «я» в отличие от вечного «мы» по-прежнему давалось мне с трудом. А еще, затрагивая эту тему, я испытывала безотчетный страх. Страх того, что переступлю запретную черту, за которой остались чувства и воспоминания, способные вырваться на волю от любого неосторожного слова. Вырваться и снести призрачную защиту, которую я выстроила, чтобы жить в сегодняшнем дне. Каждый раз заговаривая о прошлом, я словно балансировала на туго натянутом над пропастью канате, изо всех сил стараясь удержаться и не сорваться вниз. Только бы не оступиться, только бы не вспоминать одно-единственное имя, не поддаваться этой слабости, не оставаться наедине со своим обугленным сердцем. Ни шагу назад. Ни шагу в пропасть.
Поэтому даже в разговорах с Ярославом я была так скупа на подробности, вскользь упомянув о жизни сначала в приюте, а потом с опекунами и постоянно переводила разговор на него самого. Благо, он не замечал моих вечных переходов. Или делал вид, что не замечал, распростараняясь о своем прошлом более чем охотно. Сегодня он не без удовольствия живописал о своей семье.
Я слушала и все никак не могла понять, какие же чувства Яр испытывает к родне, потому что диапазон его эмоций менялся кардинально — от добродушной иронии до сарказма, смешанного едва ли не с отвращением. Так, с удивлением я узнала, что родители моего нового друга — вовсе не новоявленные бизнесмены или важные чиновники, как можно было подумать, глядя на его раскрепощенные манеры и броский внешний вид, а скромные "интеллигенты в третьем поколении", как любил выражаться Ярослав.
— Прабабка была учительницей. Ее дочка тоже. И дочка ее дочки тоже. Можешь представить — что такое быть правнуком, внуком и сыном великих педагогов? Идеи и мораль, одна мораль и идеи. "Ярослав, ты должен, Ярослав ты не должен!" У меня до сих пор аллергия на это слово, на "мораль", понимаешь? Хочешь проверить? Вот скажи при мне "мораль" — и у меня глаз задергается. Не смейся, я не шучу. А по мужской линии у нас, значит, все люди науки, такие сумасшедшие профессора, доктора и кандидаты со степенями. Отец и дед — по техническим специальностям, а прадед — доктор медицины. Ужас, да? Вот пока в Союзе наука считалась почетным делом, мы жили припеваючи. Квартира в центре, дачи-отпуски-путевки. А потом, когда все накрылось медным тазом, мы быстренько обнищали, потому что куда уж докторам и кандидатам за жизнь бороться, они для этого не созданы. Квартиру мы пару лет назад все-таки продали, разбили ее на две, но в таком захолустье, ты просто не представляешь. В принципе, оно и к лучшему, теперь мне только родители мозг выносят. Бабка с дедом, наконец, отдельно живут, и вижу я их в лучшем случае раз в месяц. И они, конечно же, включают свою вечную шарманку: "Ярославчик! Ну когда же ты станешь нормальным человеком?" Да никогда! Только им этого говорить нельзя, а то оба сразу от инфаркта скончаются. Я и так в семье белая ворона, так буду еще и извергом-убийцей! — и он громко расхохотался, прихлебывая портвейн и откидываясь на стуле.
— Да-а… Тяжело тебе, наверное, среди таких добропорядочных родственников? — даже не пытаясь подавить улыбку, поинтересовалась я, глядя, в каком вальяжно хмельном образе Ярослав развалился на стуле напротив меня, и как студенты за соседними столиками откровенно косятся на нас.
Разговаривали мы не громче остальных, да и смех наш часто тонул во взрывах общего хохота, но, с самого появления в кафе все взгляды были прикованы к Ярославу, и его лимонная шапка-ушанка была здесь ни при чем. За пару недель общения с новым другом я уже успела привыкнуть к одной его особенности — где бы он ни появлялся, все внимание было обращено на него. Всегда. Удивительно, как Яру удавалось избегать открытой агрессии окружающих — ведь большая часть ровесников, не говоря уже о людях постарше, эдакое "пижонство" воспринимали с откровенным неодобрением.
— Мне с ними? Да ни капли. Это им со мной тяжело. Я очень даже классно себя чувствую — прихожу-ухожу, когда хочу, делаю, что хочу. Им до меня и дела-то никакого, в общем, нет, они все в своей науке-культуре. Сейчас вот учеников набрали, так что дома у нас куча народу тусуется. Главное, чтобы они в комнату ко мне не пытались пробраться и вещи мои не трогали.
— Постой, как это — куча народу? Что еще за ученики? — не поняла я. Новый факт из жизни Ярослава, который он сообщил абсолютно будничным тоном, в очередной раз меня удивил.
— Ученики как ученики. Приходящие. На дом приходящие, понимаешь? Светлые головы, мои родители, наконец-то снизошли до работы репетиторами. Хотя я давно им твердил — зарабатывайте деньги собственным умом! Ну, реально же, не обидела природа мозгами, да только, знаешь, кто может быть хуже обычного дурака? Умный дурак! Вот они уперлись в какую-то идиотскую идею, что учить за деньги стыдно — и все, не переубедить! Почему, говорю, какую-то второсортную колбасу средней паршивости мы должны покупать за свои кровные копейки? А знания, информацию, то, что не живот, а мозг питает, получать просто так, безвозмездно, то есть даром? Что за неуважение к себе, к своей профессии и опыту? Нет, отпирались до последнего, пока до абсурда ситуацию не довели — мне надо в школу, а бутербродов с собой взять не из чего. Ни хлеба, ни масла в доме, не говоря уже о каком-то там мясе. Тогда они хоть немного спохватились, и пошли на жертву ради сыночки, то есть меня. А мне надо эти жертвы? Правильно, не надо! Я всего лишь хотел и до сих пор хочу, чтобы они жили с высоко поднятой головой, а не с этим гадким выражением вечного стыда. Ты бы видела, как они оплату принимали за свои занятия! Фу, противно даже смотреть! Глаза в пол, руки дрожат, словно им взятку какую подсовывают, как-то глупо и воровато. Я, в общем, терпел-терпел это, а потом вмешался. И начал сам рассчитывать всех учеников, — Яр улыбнулся, пытаясь прикрыть этой показной иронией истинные чувства по поводу ситуации в семье. — Взял и сказал нашим клиентам — хотите учиться у заслуженного преподавателя и чтобы ваши недалекие курсачи-дипломы кандидат наук писал? Давайте-ка оплату наперед, да и цена у нас повышается! Так что я теперь вроде как менеджер при собственных блаженных родителях. Они-то не совсем понимают вообще, что происходит, как все эти расчеты-подсчеты ведутся, зато у нас в доме деньги, наконец, появились. И ты думаешь, что эти чудаки сделали, как только мы концы с концами сводить начали? Они набрали себе бесплатных учеников от родственников, друзей и прочих прихлебателей! — он в сердцах громко хлопнул ладонью по столу. — Чтобы искупить какую-то там вину и успокоить совесть! Ну не идиоты, а? — Ярослав обреченно вздохнул и задумчиво уставился в окно на проходящих мимо прохожих.
