За первые несколько недель учебы от одного взгляда ее миндалевидных, васильково-синих глаз успели потерять голову многие перво- второ- и даже третьекурсники. Все они были рады услужить и помочь, в том числе материально. Анечка вовсю пользовалась их щедротами, мастерски ранжируя поклонников по принципу полезности. Только благодаря ее стараниям на столе у нас всегда были хороший чай, масло, и свежие фрукты. А от многочисленных шоколадок и коробок конфет ломились полки даже наших тумбочек — в ее уголок эти сладкие подарки уже не помещались, а жадной звезда потока никогда не была. Она всегда знала, что завтра все равно получит что-нибудь новенькое, да еще лучше прежнего.
Соломию от Анечкиного пустопорожнего прожигания жизни колотило и трясло. Пару раз она пыталась провести с ней спасительно-феминистические разговоры на тему "Как отринуть мужское рабство с их унизительными подарками". Звезда потока реагировала на подобные беседы звонким смехом, пихала в открытый рот оппонентки очередную конфетку и советовала привести в порядок ногти. Или завести любовника.
Потерпев полное фиаско в попытке вывести к свету еще одну заблудшую душу, Соломия повесила на Анечку ярлык легкомысленной бабочки, ослепшей от соблазнов большого города, категорически отказывалась угощаться ее деликатесами, называя наши вечерние посиделки за чаем с бутербродами пиром во время чумы. Анечку эта ситуация ни капли не беспокоила, любви и обожания ей и так хватало. Кроме того, под рукой всегда была подружка и преданная поклонница, Яся Яблуневская, которая занимала последнее, четвертое место в нашем скромном жилище.
Чем-то неуловимо напоминая свой идеал — великолепную Анечку, Яся, тем не менее, отличалась от сообразительной красотки. Да, она была почти так же миловидна и напоминала скорее куклу, а не человека — хрупкая, трогательная, с розовыми щечками и ясным взглядом, в котором время от времени если и читалась одинокая мысль, то очень странного, сюрреалистического толка.
Это она, умилительно хлопая ресницами и смущенно улыбаясь, поразила лектора рассказом о том, как Пабло Пикассо рисовал портрет Наполеона Бонапарта во время Великой Французской революции. Видавший виды преподаватель истории пошатнулся за кафедрой, а вся аудитория взорвалась громоподобным смехом. С тех пор к смелой студентке приклеилось прозвище Яся Пикассо, которое она носила с гордостью, ибо считала его гламурно-французским.
И, тем не менее, эта очаровательная "француженка" ухитрилась набрать на вступительных экзаменах сто девяносто баллов из двухсот возможных. Поговаривали, что ее заботливому папе, очередному поэту, известному в масштабах родного города, пришлось наваять и лично исполнить немало хвалебных од важным персонам, параллельно подтверждая искренность собственных намерений многозначительным шорохом купюр. И все для того, чтобы пристроить дочку в приличное заведение. Отец, знакомый со спецификой мышления Ясочки, давно не питал надежд на ее блестящее будущее в мире современной журналистики. Один из самых престижных ВУЗов страны был выбран с прицелом на круг общения девочки, в котором та смогла бы прекрасно адаптироваться и выбрать себе жениха побогаче. В этих способностях дочери Яблуневский-старший никогда не сомневался.
Курсу к третьему Яся должна была обручиться, а к четвертому — выскочить замуж. Но только обязательно за коренного киевлянина с причитающейся ему жилплощадью. Собственно, вся афера с поступлением была затеяна для того, чтобы дочь могла спрыгнуть с папочкиной творческой шеи и больше не отвлекать его от написания нетленных шедевров в стиле "калина-малина-процветай Украина".
О своих матримониальных планах Ясочка старалась не распространяться, так как боялась нарваться на насмешки Анечки, считавшей, что замуж за самого крутого жениха на потоке выскочит первой, конечно же, она. Не обращала Яся внимания и на очередную проповедь Соломии, называвшей брак добровольной формой рабства и сексистским пережитком патриархального общества. Продвигаться к исполнению заветной мечты она предпочитала втихомолку, но решительно.
У меня же со всей живописной троицей отношения сложились прохладные, если не сказать, натянутые. Нет, я не игнорировала их вечерние посиделки, разговоры об учебе, преподавателях, мальчиках (или манифестах-демонстрациях, которые заменяли неугомонной Соломии любовь и юношескую романтику). Не отказывалась помочь с выполнением непонятных заданий, никогда не пропускала очередь мыть посуду и даже всегда желала спокойной ночи и доброго утра. Но моя откровенная безучастность к происходящему, нежелание делиться подробностями недавнего прошлого, и тот самый автоматизм, ставший неотъемлемой частью новой жизни, подтолкнул соседок к мысли о том, что все мое дружелюбие гроша ломаного не стоит, а на самом деле я тихо презираю их компанию.
Так что, ко второму месяцу обучения я окончательно закрепилась в самой малочисленной, но и самой "непрестижной" категории студентов — фриков, достаточно странных личностей, к которым народ относился не то с опаской, не то с иронией.
Нас, таких нетипично-невменяемых, было человек пятнадцать на весь поток — худые и гремящие цепями металлисты, вечно распевающие песни на тему смерти, кладбищ и погребенных заживо; практикующая жрица вуду, ходившая на лекции с вплетенными в косы перьями птиц; несколько вечно хихикающих хипповых девочек в разноцветных одеждах; парень, с длинными черными волосами и разными по цвету глазами, косивший под готического вампира; девушка-атлетка с широкими плечами, похожая на мальчика, и тонкий, вызывающе-модельной внешности мальчик, похожий на девочку.
Собственно, последний представитель нашей «могучей кучки» мне даже нравился. На лекциях он сидел неподалеку, всего лишь рядом ниже, а вот на практических занятиях у нас не получалось пересекаться. Ярослав, как звали эту невесомую личность, учился в другой подгруппе. Наблюдать за ним было гораздо интереснее, чем за остальными, потому что он действительно умел возмущать и совершал свои эскапады эффектно, ярко и, как я подозревала, довольно продуманно.
Изначально он взорвал спокойствие целого потока, явившись на учебу в пиджаке, при бабочке и неожиданно шотландском килте, завершая образ грубыми армейскими ботинками на высокой шнуровке. Народ потерял покой и сон, пытаясь выяснить, какая же идеология скрывается за этим внешним видом, что именно пытается доказать Ярослав, игнорируя традиционные мужские брюки и как долго он собирается бегать на лекции в юбке, словно девочка-кокетка.
Яр собирался продолжать, да еще как. Меняя верхнюю часть облачения на футболки-жилетки-свитера, килт он так и оставил неизменным атрибутом собственного образа. В придачу ко всему, в теплые сентябрьские дни этот чудак любил являться в плотной вязаной шапке и закутанным в зимний шарф, а в октябрьские холода приходил в тонкой трикотажной майке, от одного взгляда на которую многих, и меня в том числе, пробирал мороз.
Из уст в уста по потоку ползли разнообразнейшие слухи о его персоне: некоторые говорили, что он — сектант, другие — что напрочь свихнувшийся ролевик, третьи — что просто пижон и выскочка, а четвертые начали называть его модником и светским тусовщиком, мол в прогрессивной среде вообще так принято сейчас, полнейший унисекс и экстравагантность.
