Стараясь подавить дрожь отвращения от его псевдо-заботливого жеста, я аккуратно увернулась от дальнейший выражений отеческой любви, после чего задал следующий, самый главный вопрос:
— Когда надо ехать?
— О! Вот я же говорил, Алешка — наш человек! Партия сказала "надо", народ ответил «есть!»… ммм… В смысле — всегда готова! Да что ж это я все с совковыми лозунгами, дурацкая привычка… Ты смотри мне там, говори, что в нашей семье с детства уважали личность и свободное выражение прав каждого человека! А то чего доброго, наболтаешь, чего не следует… Выезжать надо на следующей неделе, я пока документы подам на твое участие. Думаю, мы успеем застолбить тебе местечко, новость же свежая, только с пылу-жару!
Но я больше не слушала Виктора Игоревича. Перед глазами вдруг ярко вспыхнуло воспоминание: Марк, ни секунды ни колеблясь, отказывается от поездки в столицу, заявляя, что Киев — это слишком далеко от меня. А я так же, сразу, без раздумий сказала "да". Честно ли это по отношению к моему другу?
Следующие несколько дней я практически не спала, ни с кем не общалась и только сидела в своей комнате, пытаясь навести порядок в мыслях. Но получалось это у меня из рук вон плохо. Я убеждала себя, что это всего лишь три недели — всего лишь? Да мы не расставались на такой долгий срок с самого момента знакомства! Что если не ухвачусь за эту возможность, то съем себя заживо. Что самый главный приз мне, конечно, не светит, но если удастся пройти в ВУЗ хотя бы на льготных условиях, то уехать мы сможем с Марком вдвоем. Его уже звали в столицу, и он сможет поступать в свой юридический именно туда.
К концу недели Виктор Игоревич подтвердил мое участие в программе и назвал конкретную дату выезда, от чего я пришла в неописуемое возбуждение вперемешку с ужасом. Времени на сборы почти не оставалось: отправляться в лагерь надо было послезавтра, а Марк еще ничего не знал. Спешно перекладывая с места на место свои вещи в попытках решить, что же брать с собой в поездку, я тянула до последнего с этой новостью. Я очень боялась, что он будет против и в то же самое время убеждала себя, что такого просто не может быть. Когда Марк обо всем узнает, он обязательно поймет меня и поддержит.
Но все получилось совсем наоборот и мои худшие подозрения полностью оправдались.
— Нет. Конечно же, нет. Ты никуда не поедешь, — таким был его ответ. — Это глупые идеологические сборы, и писать тебя заставят о таком, что завоешь в первый же день. А писателем, Алеша, можно быть без участия во всех этих глупых программах. Надо просто брать ручку, бумагу и писать. И отсылать свои рукописи в разные издательства. А не просиживать у костра с непонятными иностранцами. Еще неизвестно, какие у них на самом деле намерения. Это, между прочим, в лесу будет, и вокруг — никого больше из взрослых. Ты вообще, соображаешь, во что тебя отец пытается втянуть?
Если бы не последняя фраза, я, наверное, послушалась бы его. Но этими своими "намерениями", Марк будто по лицу меня ударил. Я пошла на принцип и заявила, что поеду, даже если всю дорогу до Киева мне будут камни с неба под ноги падать. Плевать! Я поеду, и пусть он даже свяжет меня, я перегрызу веревку зубами, и никто меня не остановит.
Эта наша ссора была самой громкой. В два часа ночи мы с Марком орали друг на друга так, что эхо наших голосов разлеталось в открытые окна по всей округе, заставляя соседей в домах напротив вскакивать, зажигать свет в спальнях и звонить Виктору Игоревичу с гневными требованиями прекратить этот спектакль.
Глава семейства вмешался в происходящее немедленно и категорично. Ворвавшись в комнату к сыну, он буквально за пару минут привычно размазал нас по стене, обозвав Марка диктатором и душителем свободы, а меня — психованной неблагодарной истеричкой.
— Ты! — он ткнул пальцем в мою сторону — Чтобы к полудню собрала свои вещи, за тобой приедет машина, и чтобы без фокусов мне! А ты! — обличительный перст указал на сына — Быстро заткнул рот и убрал свои деспотичные замашки куда подальше! Только попробуй выкинуть мне какой-то фокус — пожалеешь! И вообще — лучше бы тебе свалить из дому на это время подобру-поздорову! В кино сходи, с девчонками познакомься! Что ты… Как гомосек какой-то!
Я, еле держась на ногах, прислонилась к стене, не помня себя от злости и обиды — на Марка, оскорбившего меня одной мыслью о том, что я могу допустить в отношении себя поползновения каких-то непонятных людей из-за океана. На Виктора Игоревича, откровенно унижавшего сына у меня на глазах. На себя саму, окончательно запутавшуюся в собственных желаниях. На вредных соседей, которым не спалось якобы из-за наших криков — хотели бы спать, так спали бы! Мне захотелось привычно поплакать на груди у Марка, но сейчас он стоял напротив — отстраненный, чужой, бледный от злости на отца и, очевидно, на меня.
Я развернулась и, пытаясь не слишком громко всхлипывать, побежала к себе, на ходу утирая слезы. До утра я привычно прорыдала подушку, а с первыми лучами солнца принялась складывать чемодан. Внезапно я услышала, как громко хлопнула входная дверь. Из окна своей комнаты я увидела Марка, решительно шагающего к большим железным воротам. На плечах у него был большой рюкзак, набитый всякой всячиной. Очевидно, он решил последовать совету Виктора Игоревича и уйти в город на весь день.
Черт. Ну и черт с ним.
В полдень я уехала, так и не попрощавшись с самым важным для меня человеком. Впервые нам предстояло не видеться так долго.
Глава 8. Выбор
Марк был прав. Я взвыла в первый же день в лагере.
Пока мы ехали к месту назначения, меня сморил нездоровый сон — сказалось все напряжение последней недели. Когда же я, наконец, проснулась по прибытии, то долго не могла понять, где нахожусь, кто все эти незнакомцы, почему вокруг лес, и что за палаточное селение раскинулось под радостно реющим на ветру национальным флагом.
Меня приняли с распростертыми объятиями совершенно незнакомые люди, все они светились от радости и счастья меня видеть. Их улыбки были широки и неискренни, речи они произносили пафосные и пустые, а на каждую их фразу полагалось реагировать восторженными аплодисментами. Спать я должна была в большом шатре-палатке с девятью другими девочками (две палатки мальчиков были поставлены напротив нашей) обеды и завтраки нам готовили в полевой кухне, а душ был деревянный и по расписанию.
Первые три ночи я тихо проплакала, вспоминая вид ночного неба из окна моей спальни и с ужасом подсчитывая количество дней, оставшихся мне в этом патриотическом аду. А потом, незаметно для себя, я втянулась. Наши заокеанские патроны, несмотря на показную доброжелательность, были настроены решительно и не собирались давать детям возможности скучать или праздно шататься. Когда истек период "акклиматизации", нам на головы посыпались различные задания, странные и веселые, подчас непонятные и, в то же время, занимательно-интересные. Мы соревновались в играх, наподобие нашей "Зарницы", разыгрывали исторические баталии, каждый вечер у костра проводился интереснейший дискуссионный клуб, по результатам которого к следующему утру писали очерки и заметки.
