Я приняла этот выбор со спокойной обречённостью — ни протестовать, ни прятаться больше не имело смысла. Я останусь рядом с Марком до конца, каким бы он ни был, стараясь меньше вредить ему, держать подальше от моей внутренней темноты и пустоты. Это будет трудно, но другого выхода у меня нет.
Марк же, казалось, только сейчас начал в полной мере понимать, что произошло, все ещё крепко сжимая мои плечи, и потрясение в его глазах не могла скрыть даже привычная уверенная сосредоточенность. Он понимал, что по-старому жить мы не сможем, а как будет по-новому… он ещё и сам не знал. В одном я могла не сомневаться — отступаться от своих обещаний держать меня день и ночь под неусыпным контролем он не собирался. Но и я не собиралась больше давать ему поводов для волнения. Я хотела просто закрыться, уйти в себя и причинять ему как можно меньше вреда.
Внезапно мне стало очень зябко и неуютно — окружающий мир напомнил о себе промозглым ночным холодом, лизнувшим мои обнаженные плечи и грудь, и болью в ступнях, в которых застряли мелкие осколки битого стекла. Марк, аккуратно отпустив меня и убедившись, что я могу стоять, присел на корточки, чтобы осмотреть мои ноги, после чего, тихо чертыхнувшись, осторожно извлек пару самых крупных стекляшек.
— Алёша… Тебе надо к врачу. Нужно, чтобы тебе прочистили и обработали раны, — его голос был глухим, и я подозревала, что сейчас им владеют не самые лучшие чувства, несмотря на то, что он добился своего.
— Я не хочу. Не надо, Марк, не вези меня в больницу. Мы сами со всем справимся, дома, — пытаясь натянуть повыше разорванное платье, которое упорно сползало вниз, возразила я, не желая, чтобы сейчас меня видел кто-либо, кроме него. — У тебя тоже с лицом далеко не все в порядке. Мы очень странно выглядим сейчас, ты и я. Не надо никуда ехать. Вдруг ещё станет известно на твоей работе, начнутся неудобные расспросы… Пойдём домой, там и приведём себя в порядок. Там все спокойно и никто нас не выдаст. Ничего плохого не сможет скучиться с нами в нашем же доме.
Ничего не ответив, Марк лишь молча опустил голову и поднял с земли свой пиджак, после чего отряхнул его от пыли и набросил мне на плечи, вновь чертыхнувшись после того, как я не смогла сдержаться и тихо застонала от прикосновения ткани к расцарапанной спине.
— Иногда мне кажется… И я боюсь, что прав… Когда-нибудь мы убьём друг друга, Алёша. Если не научимся останавливаться. Я всякий раз думаю, что мы уже научились, что подобного больше не повторится, но это происходит. Снова и снова. И я не знаю, что с этим делать.
Его слова угрожающим эхом звенели в моей голове до самого дома, во время поездки в такси, когда, продолжая кутаться в пиджак Марка, я растеряно смотрела в своё окно, а он — в своё. Если даже Марк не знал, как справляться со вспышками разрушительного притяжения, которые накрывали нас обоих, значит, выход должна была найти я.
Я понимала, что разгадка этой головоломки проста, как и все по-настоящему действенное. Главным было только переступить через свой страх, найти тот самый единственно возможный выход и больше не бояться.
Нужно только честно взглянуть себе в глаза и не прятаться от правды.
Глава 4. Новые старые решения
С того дня между нами как будто что-то сломалось. Словно треснула и искрошилась та основа, которая поддерживала главное между нами — уверенность в том, что пока мы вместе, нам нипочем любые проблемы и неприятности.
Мы по-прежнему были вместе, больше напоминая пленников, связанных одной цепью, медленно погружавшихся в железной клетке на самое дно темной и глубокой впадины, но сгущающаяся вокруг чернота не пугала, а скорее завораживала. И если внутри нас и шевелился страх, то отнюдь не за себя, а только друг за друга.
Марк по-прежнему очень беспокоился по поводу моего состояния. На следующий день он вызвал ко мне сиделку, которая наложила повязки на неглубокие раны и провела со мной все время до его возвращения, приготовив ужин и даже попытавшись меня покормить. Но моим ответом на все ее старания было равнодушное молчание, заговорить я смогла только с Марком.
— Если она придёт ещё раз, я снова сбегу.
Марк, ужинавший кулинарными изысками моей новой надсмотрщицы, поперхнулся и уставился на меня долгим тяжёлым взглядом.
— Как я могу быть уверен, что этого не случится, если ее здесь не будет?
— Моего обещания недостаточно?
В ответ на эту фразу он лишь горько рассмеялся и снова принялся за еду.
— Марк. Я прошу тебя. Пусть она больше не приходит. Я не выношу посторонних людей. Они воруют у меня последнее, что осталось — мое одиночество, мне даже одним с ними воздухом дышать тяжело. Я не могу жить, когда за мной следят! Эта женщина целый день смотрела на меня такими притворно добрыми глазами, что мне захотелось ее убить! Или самой разбить голову о стену, только бы не видеть больше эту ее неискреннюю жалость! Она чужая здесь! Что она, вообще, делает в нашем доме? Почему ты допускаешь сюда чужих? Я дала тебе слово, что больше не уйду, но ты хочешь заранее посадить меня в тюрьму, Марк! Ты этого хочешь? Так даже в тюрьме человека не пытают такой тошнотворной заботой и супчиками! — я не заметила, как снова начала кричать и плакать, а Марк, оставив ужин, усадил меня к себе на колени и бережно укачивал, гладя по волосам.
— Все, я понял тебя. Тихо, Алёша, тихо… Никого больше здесь не будет. Не волнуйся, завтра же я рассчитаю эту женщину.
— А ты можешь завтра сам остаться со мной? — аккуратно проводя пальцами по запекшейся царапине на его виске, спросила я. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Марк никуда и никогда больше не выходил, и мы остались бы вдвоём, лёжа на нашей большой кровати, словно в лодке, которая тихо несёт нас по реке навстречу тому самому месту, где никогда не кончается закат, а проблемы и горести не имеют значения.
— Я… хотел бы, Алёша. Но я не могу. Просто не могу. У меня сейчас очень сложные времена на работе. Я не могу резко отстраниться от дела, которое сам же инициировал. Даже на день.
— Я понимаю. Я все понимаю, — я только крепче прижалась к нему. — Тогда просто побыстрее возвращайся. Я буду ждать тебя здесь и ничего больше не буду делать. Честно.
И хотя Марк уже не верил мне — об этом красноречиво свидетельствовали все защелкнутые замки на двери, даже самый сложный односторонний, который можно было закрыть и открыть только со стороны подъезда, — ему было не о чем беспокоиться. Я держала свое слово. В этом он смог убедиться, вернувшись вечером и найдя меня в постели в той же самой позе, в которой оставил утром.
— Ты уже легла? — обеспокоено спросил он, присаживаясь на край кровати. — Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет, — улыбаясь в темноту от звуков его голоса ответила я. — Все в порядке. Я просто немного устала.
— Устала? Что ты делала весь день?
— Ждала тебя.
Озадаченную паузу, последовавшую следом, прервал лишь тяжёлый вздох Марка. Кажется, он начинал понимать, что мое полное спокойствие нравится ему еще меньше, чем попытки бунтовать и сопротивляться.
