Поймав себя на том, что улыбаюсь при одном только воспоминании о нем, я постаралась побыстрее отогнать от себя грустные и тоскливые мысли о прошлом. Нужно было больше думать о будущем и не предаваться ностальгической грусти. Единственное, что я могла сейчас себе позволить — это надежду на то, что Вадиму в его новой жизни приходится гораздо лучше, чем мне. И он не чувствует себя ненужным, мозолящим глаз элементом общей картины, который забыли убрать по случайной ошибке.
В тот вечер к возвращению Марка мне не удалось надеть маску беспечной радости, но он, в который раз поинтересовавшись моими успехами, не поверил ответу, что все в порядке, поиски продолжаются, и я верю в лучшее. Да, я была по-прежнему преисполнена активности и азарта, но моя бравада выглядела так наигранно, что он не преминул заметить:
— Мне не нравится то, что происходит, Алёша. Ты опять обманываешь меня. Сначала говоришь, что все в порядке, а потом у тебя произойдёт очередной срыв и я снова узнаю, что твоя жизнь превратилась в ад. Давай, чтобы не доходить до крайностей, ты остановишься прямо сейчас. И разрешишь мне помочь тебе. Думаешь, я не понимаю, что тебя не хотят брать в наши мелкие газетки просто потому, что твои умения им и даром не нужны? А в пару приличных муниципальных изданий ты своими силами не пробьёшься. Я сам смертельно от этого устал — но таковы реалии. На все хорошие места у нас стоит длинная очередь из родственников тех, кто занимает посты повыше или тех, кто может заплатить за должность. Это к слову о нашем давнем разговоре — помнишь, ты говорила, что главное выкладываться на всю и это непременно оценят. Не оценят, Алёша. Я слишком хорошо знаю местную систему и сразу хочу предложить — давай я сделаю пару звонков, и уже завтра ты сможешь выбрать из нескольких неплохих вакансий, которые остались в нашем городе для журналиста. Не упрямься. Не набивай себе шишки, которые тебе абсолютно не нужны.
Но я упрямилась и хотела набивать те самые шишки, о которых говорил Марк. Уж слишком трудно мне давалось приятие своей полной беспомощности в городе, в котором я и так чувствовала себя никем. Ведь если я сдамся и приму помощь, тот самый противный голосок, повторяющий навязчивое: «Это смешно, смешно. Ничего ты не сможешь, потому что ты никто, никто» станет угрожающе убедительным, и я больше не смогу заглушить его.
На этот раз я решила не скромничать и добиться собеседования в нескольких крупных организациях, которые могли позволить себе подобие пресс-службы, и на местном телевидении, корреспонденты которого утверждали, что делают самые честные новости в городе. Меня не пугало то, что я никогда не работала в таком формате. Я готова была учиться и перестраиваться на новый стиль работы, которая, в любом случае, была бы менее напряжённой, чем та, с которой мне пришлось уйти по собственному желанию.
Вынужденная бюрократичность этих структур сыграла мне на руку — мои письма были зарегистрированы в журнале входящей корреспонденции, а по телефону я была так настойчива, что меня все-таки пригласили на собеседования, пусть и не очень охотно. И уже с первых минут стало понятно, что встречи эти были назначены лишь потому, что у принявших звонок сотрудников просто не хватило сноровки отмахнуться от меня в телефонном разговоре.
Сидя напротив миловидной девушки, судорожно прячущей под ворохом бумаг зеркальце и помаду, я продолжала выслушивать ее насквозь пропитанный враньем рассказ о том, какая честь для них получить такое интересное резюме. И что, как только выпадет возможность, они непременно со мной свяжутся — ведь не каждый день к ним приходят журналисты, работавшие в таком большом и именитом холдинге.
— Вы знаете, я же на вашей газете училась свои первые заметки писать! И ещё мечтала, что когда-нибудь прославлюсь и буду работать именно в вашем издании, — с неискренним восторгом щебетала она. — Но планы меняются, теперь я работаю в нашей пресс-службе и всем, абсолютно всем довольна! — с внезапным вызовом закончила девушка свою проникновенную речь. — А вам мы позвоним, обязательно-обязательно, как только у нас освободится хотя бы одно место. Сейчас мы как-то не настроены на расширение. У нас тут годовщина комбината на носу, нужно на очень высоком уровне ее осветить. А это мы можем поручить только старым, проверенным сотрудникам — тут опыт, знаете ли, главнее. Опыт, знание города и истории нашего предприятия.
— Почему вы думаете, что моей квалификации будет недостаточно для участия в вашем масштабном проекте? — рассеянно изучая пресс-релиз с ошибками в оформлении, которые бросались в глаза даже несмотря на то, что документ лежал в перевёрнутом ко мне виде, переспросила я.
— Ну, уважаемая Алексия Петровна. Ну, вы же не работали с такими темами. Вы репортёр, а не сотрудник пресс-службы. И, кроме того, вы ничего не знаете о нас, о наших партерах и вообще жизни нашего комбината. Но мы все равно очень ценим, что вы к нам пришли! И когда-нибудь… скоро… в ближайшем будущем мы с вами обязательно свяжемся, не волнуйтесь! Ваше резюме остаётся в базе, и как только у нас освободится хоть одно место, вы будете первая, кому мы позвоним! Было очень приятно с вами познакомиться! А сейчас, извиняюсь, но…
— Прошу прощения, — перенимая привычку Марка поправлять неточности, закончила фразу вместо нее я. Уж если со мной говорили официально, от лица большого предприятия, хотелось, чтобы это происходило без речевых оплошностей.
— В смысле? — удивилась моя собеседница, округлив и без того большие глаза.
— Нужно говорить «прошу прощения» или «примите мои извинения». Извиняюсь — это просторечивый жаргонизм, не свойственный ни деловой, ни литературной речи, — терпеливо объяснила я свою мысль профессионалу.
— А-а… Кхм-м… — озадаченно закашлялась представитель пресс-службы и выражение неискреннего дружелюбия тут же сошло у неё с лица. — Нет, ну спасибо, конечно. Но, в любом случае, мне сейчас надо работать, так что… Я думаю, мы друг друга поняли. Мы вам обязательно как-нибудь позвоним. До свидания.
— И вам всего хорошего, — едва сдерживая улыбку, я развернулась и привычно пошла к выходу. Чем были хороши подобные бесполезные встречи — они воспитывали привычку воспринимать с юмором то, над чем раньше хотелось плакать.
Не успев прикрыть за собой дверь, я услышала тот же голос миловидной девушки, только совсем с другими интонациями:
— Не, ну ты слышала? — обращаясь к своей коллеге, сидевшей в том же кабинете, прокомментировала она нашу встречу. — «Извиняюсь» ей мое не нравится! Какая, вообще, разница? Главное, что человек вежливость проявляет, а тыкать его носом в ошибки — вот это реальное хамство! Тоже мне, грамотная! Вот пускай в свой Киев возвращается и там всех учит! Не зря её с работы выперли, видимо, и там всех достала.
