— То же самое могу сказать и я. Абсолютно то же самое. Если плохо тебе — мне хуже в сто раз, — рассеянно проводя ладонью по моим волосам, повторил Марк, словно выходя из оцепенения. — Поэтому надо нам нужно остановиться и прекратить эту неразбериху. Ты права — пора решить этот вопрос раз и навсегда. Послушай меня… Если мы уедем сегодня — уже завтра ты будешь вспоминать об этих своих страхах и не верить в них. В нашем новом доме тебе обязательно понравится, я знаю это. Там уже ничего не сможет испугать или потревожить тебя.
Стараясь отогнать от себя мысль о том, что полная изоляция от внешнего мира пугает меня еще больше, чем любые тревоги и потрясения извне, я молча кивнула в знак согласия.
— Ну так что, Алеша? Я могу уехать ненадолго? Это на пару часов, не больше. Не будет никаких неожиданностей? В последний раз, когда я ушел и оставил тебя одну, то очень сильно об этом пожалел. Тебе не надо много времени, чтобы навредить себе. Я, конечно, не знаю, как ты сейчас можешь это сделать — но не мне не тягаться с тобой в способах изобретательности, — кажется, этой шуткой Марк пытался сгладить и собственную нервозность перед вынужденным отсутствием.
— Нет. На этот раз точно нет, — заверила я его, с облегчением глядя на то, как на смену крайнему напряжению на его лице приходит обычная сосредоточенность и готовность действовать.
Да только я опять соврала — и ему, и себе. Это стало ясно сразу же после щелчка замка двери, закрывшейся за Марком. Я упорно не хотела признавать эту странную двойственность, одна только мысль о ней сводила меня с ума и прожигала мозг раскаленным прутом, который, казалось, воткнули мне в голову навсегда. Но и прятаться от очевидного я больше не могла, понимая, что специально заверила Марка в том, что все в порядке и принятые решения не могут быть изменены — лишь бы вынудить уйти из дома.
Было очень страшно ощущать, как мое целое «я» снова раскалывается на две враждующие между собой части, и одна из них ненавидит другую и мечтает убить, оставив меня лишь с одной половиной души. От ужаса и растерянности я совершенно перестала соображать и пытаться дать хоть какое-то объяснение собственным поступкам, понимая только одно — мне надо выйти, прямо сейчас.
У меня еще было время, чтобы добежать до ближайшей станции метро, проехать две остановки, после чего сесть на троллейбус и сойти у одного хорошо знакомого дома, дорога к которому заняла бы минут тридцать, не больше.
Я все еще могла его там застать. Я могла снова, в последний раз увидеть Вадима.
Не попрощаться снова, нет — все наши предыдущие прощания показали всю несостоятельность лицемерных приличий и подделок под дружбу. Теперь я хотела действительно отпустить его и сделать так, чтобы он отпустил меня, избавить нас обоих от тягостной надежды на то, что все могло быть иначе. И, вступая в новую жизнь, где для него возможно настоящее новое счастье, он не должен тащить за собой груз вины и воспоминаний о том, что не уберег, не удержал, не остановил меня.
Я знала, что со временем эти цепи и так спадут — уж слишком много в Вадиме было жажды открытий и новых впечатлений, но зачем давать времени шанс сделать то, что я могла уже сейчас?
Это был мой маленький долг перед отъездом, который нужно было отдать человеку, который никогда не станет блеклым воспоминанием для меня. И уезжать я хотела без этого долга. Мне и так было непросто принять все происходящее.
Суматошно бегая по квартире и постоянно бросая взгляд то на часы, то на мобильный телефон, я боролась с соблазном набрать номер Вадима, который к концу сегодняшнего дня, после пересечения границы станет недействительным. Нет, никаких звонков, никаких предупреждений о том, что я приеду — он все равно не понял бы этого, ему давно не нужны были мои звонки. Я даже не была уверена в том, что при встрече смогу внятно объяснить причины еще одного своего странного появления. И эта мысль о двойной жестокости последнего возвращения лишь для того, чтобы сказать: «Уезжай со спокойным сердцем» изводила меня с каждой минутой, с каждой секундой, которую отбивали непреклонные стрелки часов.
И в то же время не могла позволить себе остаться и просто ждать, пока уйдет оставшееся до отъезда время. Ведь, если мы так и не увидимся, он будет уверен, что оставляет меня в золоченой клетке, на которую я променяла свою свободу и свой талант — так пусть узнает, что это не так!
Я обязательно скажу ему, что его слова разбудили во мне то, что давно считала умершим. И пусть сейчас этот внутренний огонёк еще слаб, я постараюсь не дать ему погаснуть. Я пожелаю Вадиму хорошей дороги и твердо пообещаю не сворачивать со своего пути, где бы ни находилась. Ведь это было то самое, чему он всегда меня учил — быть верной себе всегда, при любых условиях.
«Пиши, Алексия, всегда и везде — пиши! Творчество — это и есть твой щит, твоя свобода, которая даст силы выстоять там, где другие сломаются и будут слезливо умолять о помощи» — словно зачарованная, шепотом повторяла я его вечные уроки, с негромким смехом путаясь в собственной обуви, в беспорядке разбросанной по коридору.
Однако вскоре мне стало не до смеха. После того, как мне удалось-таки найти одинаковую пару балеток, я в полной готовности к действиям потянула на себя дверную ручку — раз, другой, третий — и с удивлением обнаружила, что не могу выйти.
Марк, захлопнув за собой дверь, не просто снял замок с автоматического предохранителя — он еще и закрыл ее с той стороны своим ключом. Чувствуя, как от волнения на лбу выступают капельки пота, я постаралась успокоить себя тем, что это очень типично для него — Марк никогда не любил наполовину закрытые замки, это я всегда оставляла двери на полуавтомате, позволяющем свободно войти или выйти, нажав на кнопку над ручкой. Но сейчас нажимай — не нажимай, кнопка не срабатывала. Чтобы выйти мне требовались ключи.
Шутливо ругая Марка за вечную склонность перестраховываться, я потянулась рукой к ключнице у шкафа — но она тоже оказалась пустой. В недоумении опускаясь на колени и шаря руками по полу, отодвигая обувь, коробки и небольшие пакеты, я никак не могла понять, куда же делась моя пара ключей. Ведь если ее нет в дверях, нет на крючке у входа, то она должна быть здесь, на полу.
Она просто упала. Просто потерялась среди всеобщего хаоса и беспорядка, связанного с переездом. Ведь не могла же она исчезнуть, раствориться, пропасть в никуда. Марк всегда говорил мне — если что-то пропало, Алеша, поищи внимательнее. Ничто никуда не исчезает и не берется из пустоты. За всеми пропажами всегда стоит человек и его привычки.
Именно так — человек. И его привычки. Например, рассеянность. На нее и на свою вечную забывчивость я грешила, лихорадочно перетряхивая сумочку, к которой не прикасалась с момента возвращения из ресторана несколько дней назад. Неужели я забыла ключи в такси? Это могло быть похоже на правду — я всегда что-то теряла, начиная от пропусков на журналистские мероприятия, заканчивая кошельками и блокнотами.
С досадой снова дергая за неуступчивую ручку двери, которая стала походить на железную тюремную решетку, я уже была готова схватить мобильный, найти в журнале звонков номер таксиста и попросить помочь вернуть мне пропажу, как еще одна мысль-озарение, вспыхнув в мозгу, полностью перевернула мой план.
