И напоследок я поступила точно так же. Как всегда.
Хорошо, что он уезжает. Как же хорошо, что он уезжает — и так далеко! В его новой жизни за океаном у меня точно не будет возможности неожиданно свалиться, как снег на голову и причинить ему новую порцию боли, замаскированной под наивное добро. Все правильно. Все происходит абсолютно правильно. И не надо пытаться мешать свершиться запланированным событиям. А еще — мне пора ехать домой, прямо сейчас.
На негнущихся ногах подойдя к такси, я открыла дверь рядом с водителем и поинтересовалась, по какому адресу он едет. Как я и думала, машина оказалась моей, вот только от одной мысли, что снова придется забраться в закрытое пространство, пусть ненадолго, мне стало душно и страшно. Нужно было срочно взять себя в руки — не хватало только нового приступа паники, когда помещения, маленькие или большие, начинали давить на меня четырьмя стенами, грозя расплющить, раздавить, как букашку.
Я должна была успокоиться любой ценой. Даже ценой вредной привычки, которую, как я думала, оставила в прошлой богемной жизни, от которой решила отказаться навсегда. Мне нужно было закурить, и никакие мятные леденцы больше не могли отвлечь меня от этого желания.
Вспоминая, что не ношу с собой сигарет и зажигалки уже больше двух месяцев, превозмогая дрожь в голосе, я попросила закурить у водителя. Только бы этот таксист оказался курильщиком!
Мне повезло и не повезло одновременно — водитель имел при себе не только сигареты, но и неуемное желание пообщаться. Поэтому, щелкнув зажигалкой у кончика моей сигареты, он также выбрался из салона и, компанейски пристроившись рядом, обрадовал меня традиционной присказкой, что хозяин-барин, и основной маршрут уже оплачен, а вот простой или дополнительный километраж я должна буду погасить сама.
— Утром деньги — вечером стулья! Вечером деньги — утром стулья! Если есть деньги, транспорт будет по-любому! Отвезу, куда скажешь, заберу, когда скажешь! Ты как, местная или в гости?
— Местная…То есть, в гостях, — задумчиво выпуская дым колечками, поправила я саму себя. Осознание нового статуса столичной гостьи давалось мне нелегко, но деваться от этого решения было некуда.
— Ну, так я могу тебе много интересного показать, раз не местная! — оживился предприимчивый водитель. — Время, конечно, не лучшее — середина недели, но ничего, я пару-другую работающих ресторанов знаю. Твои деньги — я везу!
— Да нет, спасибо… Не стоит. Я уже никуда не хочу ехать. Хватит, нагулялась… — подводя черту под собственными подвигами и приключениями за несколько последних лет, прервала поток его завлекающих предложений я. — Вы не волнуйтесь, простой я оплачу. Ждите меня здесь. Ждите, я никуда не денусь. Я вон там пойду, на крыльце посижу, покурю. Мне надо просто немного успокоиться. А потом вернусь к вам. Мы обязательно поедем, только чуть позже. Ведь не пешком же мне домой идти, правда? — чувствуя, что больше не могу выносить потока этой неумеренной общительности, и даже сигарета в компании столь болтливого собеседника не доставляет мне прежнего удовольствия, я двинулась обратно к входу в «Квартиру Йоханнеса».
Медленно поднявшись по ступеням к площадке у входных дверей, я остановилась и провела рукой по гладким лакированным перилам, осознавая, что сегодня моя ночь прощания не только с Вадимом, но и с Киевом. Оставшиеся десять дней до отъезда я проведу в бывшей квартире Марка, далеко не уходя, и ожидая его приезда в следующие выходные. Вадим был прав — не стоило растягивать процесс расставания до бесконечности, рубить связь по частям. Долгие проводы — лишние слезы.
Увлеченная невеселыми размышлениями, я не сразу поняла, что резкий шум за спиной — звук открывшейся и хлопнувшей двери, но мгновенно почувствовала молчаливое присутствие вышедшего. Эту страшную и горячую энергию, похожую на жидкий огонь, нельзя было перепутать ни с чем. На долю секунды мне стало страшно — ведь я опять нарушила обещание, не ушла, как собиралась, и меня саму удивляла эта странная медлительность. Поэтому я не решилась вновь обернуться к Вадиму, стоявшему за моей спиной, или что-то сказать в свое оправдание, лишь, глубже затягиваясь дымом, застыла на месте, как глупая молчаливая статуя.
— Ты не уезжаешь. Какого черта ты не уезжаешь, Алексия? — задал он вопрос, который в то же самое время вертелся и у меня в голове. — Что ты хочешь от меня получить? Когда-то я предложил тебе все, что мог дать — свои идиотские чувства, общее будущее, совместную жизнь, в конце концов. Ты от всего этого отказалась. Так какого хрена ты сейчас стоишь передо мной покаянным памятником?
Каждое его слово превращалось в отрывистый, больно бьющий сгусток пульсирующего волнения, которое разбудила наша шутливая игра в чужих, спокойно расстающихся людей. Я внезапно поняла, почему он прогонял меня, почему приказывал уйти. Этим легкомысленным танцем мы нарушили и без того хрупкое равновесие показной сдержанности между нами, а ведь ничего не изменилось — ни в его отношении ко мне, ни в моем к нему. Я по-прежнему смотрела на Вадима, как на божество, как на всемогущего наставника, в лучах жизненной силы которого хотела расти и развиваться, а он… Он тоже остался постоянен в своих чувствах ко мне.
С ужасом понимая, что эта кипящая лава, разбуженная и взбешенная моими случайными поступками, вот-вот прорвется наружу, я, по-прежнему боясь повернуться к нему лицом, поспешно затараторила в темноту:
— Да нет, я сейчас уеду, обязательно уеду. И я здесь не потому, что жду тебя, простоя я не успела… Мне надо было немного успокоиться, подумать. Все снова пошло не так, пошло как-то странно. Мне вообще, наверное, не стоило приходить сегодня, и уж точно надо было оставаться до конца. Почему я здесь до сих пор… Я сама не знаю. Но я уйду. Я уже ухожу, ты извини, что я снова…
— Заткнись, Алексия! Заткнись сейчас же! — внезапно оборвал он меня, и я почувствовала, как его руки с силой стиснули мои плечи. Кольцо обволакивающего, исходящего от него жара стало еще сильнее, плотнее, агрессивнее. Мне было трудно даже дышать, это огненное наваждение, казалось, обжигало меня изнутри, словно я вдыхала раскаленный воздух в горящей комнате. — Еще хоть слово… Если ты только попытаешься меня прервать — клянусь, я рукой зажму твой болтливый рот! Мне не нужны больше твои дурацкие оправдания — теперь говорить буду я. Не знаю, пожалею об этом завтра или нет, но и молчать больше не могу. Ты сама ходишь вокруг меня кругами, так слушай — может, это то, за чем ты пришла! Я думал, не стоит ворошить прошлое, но теперь понимаю, что не хочу уезжать, не сказав правды. Да, она бьет меня по гордости, эта правда. Ну и к черту гордость! Гордость — это полная хрень, любовь важнее гордости. Я был гордым все это время, а иногда задирал нос, как дурак — в ту ночь, когда ушел, а должен был остаться, или, когда бросил тебя в этом крокодильем гнезде недописак и им подобным. Ошибка на ошибке — вот что я совершал весь последний год. И ты посмотри к чему это привело? Тебя и меня! Что с нами стало за один этот год! Да только ты помнишь, что я всегда говорил тебе? Помнишь, птичка? Борись, всегда и везде. Даже, когда кажется, что шансов ноль целых ноль десятых и ты в полном тупике, как мы оба сейчас — все равно надо бороться. И вот я вижу этот тупик, вижу, как ты сдалась раньше времени, да что там — я сдался! А зря. Пока я здесь — еще не поздно, не все упущено, не все сломано. Многое, но не все. Скажи только «да», Алексия, скажи, что тебе это нужно — я вытащу тебя из ямы, в которую ты скатилась. Слышишь меня? Мы с тобой уже это проходили, выбирались из ям — выберемся и сейчас. Одно только твое слово — и никто больше не зацепит тебя ни словом, ни делом. Я убью любого, кто встанет поперек, кто помешает мне дать тебе ту жизнь, которую я давно готовил для тебя!
