Но непривычное смущение, которое я испытывала, глядя на Вадима, окруженного, как всегда, толпой молодёжи, жадно ловящей каждое его слово и с готовностью хохочущей над каждой шуткой, по-прежнему сдерживало меня. Эта стена, ограждавшая своего кумира от любого вмешательства извне, не мешала бы мне, если бы я точно была уверена, что имею на право на его внимание. Ведь рядом со мной, несмотря на показную браваду, его взгляд больше не горел таким азартным блеском и весельем, как в те моменты, когда он попадал в свою естественную стихию — взволнованное людское море, на которое мог влиять, направляя его силу и энергию в нужное русло.
Поэтому я снова и снова, как и на новогодней вечеринке, предпочитала наблюдать за ним издалека, стараясь поменьше слушать то, что изливают мне в уши случайные знакомые. Но к концу недели все запасы моей терпеливой отстранённости, практически исчерпались, а друзья-приятели по тусовке были все так же активны в желании поболтать или поделиться горестями.
Вот и сейчас моя собеседница, Клавдия Витольдовна Заславская, дочь и наследница писательской династии, присев рядом просто из-за наличия свободного места, жаловалась мне на зловредных соседей, портивших ей жизнь евроремонтами, а теперь еще и нагло разъехавшихся в середине зимы в теплые края — на Мальдивы и Сейшелы. Клавдию Витольдовну не радовала воцарившаяся в старинном подъезде тишина и отсутствие вечных ремонтных бригад с громогласно хрипящими дрелями. Наоборот, она еще негодовала еще больше:
— Ворье! Бандюганы! Тюрьма по ним плачет! Это же они на мои и твои деньги жируют, понимаешь, да? Вот ты когда в последний раз на море была, а?
— Давно. Еще в детстве, — отстраненно ответила я, не желая упоминать при Клавдии Витольдовне о самой памятной, особенной поездке с Вадимом, которая подарила мне идею романа и перевернула жизнь с ног на голову.
— Вот! Еще в детстве! Это, небось, лет десять назад, еще при Советах было, верно говорю? Вот и я еще при Советах отдыхала! А теперь что? Одни жулики кости свои на солнце греют, чтоб им житья не было! И никто не догадается спросить — Клавдия Витольдовна, а может, вы тоже на Сейшелы хотите? А может, в ваши годы уже вредно без моря, в городе пыльно, для здоровья такой воздух очень плох! А, хотите, мы вам путевочку профсоюзную организуем, порадуем вас, чтобы сил прибавилось, и для творчества, и для жизни!
— Куда путевку — на Сейшелы? — не веря своим ушам, переспросила я.
— А хоть бы и на Сейшелы, а что? Думаешь, я бы не поехала? Что, раз я не молодуха, так меня на Сейшелы не пустят? Девонька, по уму надо мерить людей, по уму и разумению! Вот у тех тощих крокодилиц, которые там задницами виляют, хоть один сборник стихов вышел? Нет! А у меня сколько вышло? Что сделали их родители в своей жизни, а? Научили своих детей воровать? А мои, мои-то сколько всего сделали! А они? Стыдоба! Им же ликбез еще надо проводить! Вот захожу недавно к одной такой, к соседке, подписи собирать на разбирательство в ЖЕКе, а она мне что? Говорит, Клавдия Витольдовна, всю голову сломала, не знаю, какой купальник одеть — красный или синий! Слышь, что говорит — одеть! Кого одеть, говорю, купальник? Во что ты его, деточка, одевать собралась-то? Или, может, ты его все же на-деть хочешь? На-деть, говорю, хочешь на себя? А она смотрит на меня, как дурочка и опять спрашивает — так какой, значит, купальник, красный или синий? Нет, ну представляешь, а? И это она, отродье необразованное, летит на Сейшелы, а не я! Первым, небось, классом, летит! Это по ней, по овце безграмотной будут судить о нашем обществе, а не по мне! Ты только подумай, как о нас обо всех после таких вертихвосток думать будут? А так и будут думать, что мы тут все из одного теста — одеваем и ложим! И ездим на метре, наряженные в польта!
— Так она же не по-русски будет говорить, никто не узнает, что она такие ошибки допускает, — попыталась утешить я Клавдию Витольдовну, но вместо этого вызвала новый всплеск негодования.
— Ну и что, раз не по-русски? По-твоему, можно вот так иностранкой прикинуться и не видно, что ты деревня необразованная? Видать, за версту видать рожу глупую, можешь мне поверить! Зато у них, у таких рож — все деньги мира! А мы с тобой, такие грамотные и начитанные, подохнем в нищете, пока они на Сейшелах будут с аборигенами под пальмами в синих купальниках выплясывать!
— Клавдия Витольдовна, мне кажется, вы все-таки сгущаете краски. Пока у вас есть трехкомнатная квартира в центре столицы, вы в любом случае не умрете в нищете.
На внучку писательской династии откровенное упоминание о бессменном источнике ее доходов возымело почему-то удручающее действие.
— Вот, опять моей квартирой глаза мне колют! Да, не подохну — так за эту квартиру мои отцы и деды кровью и потом заплатили! Сколько им порогов обегать пришлось, сколько прошений и заявлений подавать! Так что да, я, может и не подохну, а вот ты — подохнешь! И нечего мне завидовать! Я не как те буржуины, которые на ворованном спят и в ус не дуют! Я чужого не беру, но и свое не отдам, ясно тебе?
— Ясно, — пытаясь удержаться от смеха, который вызвали во мне подобные прогнозы, подытожила я. — Видите, как все хорошо получается — вы можете не переживать о своем будущем, да и о моем тоже не надо. До нищеты нам еще очень далеко, по крайней мере, пока продаются наши книги.
— Ой, да не смеши ты меня — книги продаются! — Клавдию Витольдовну категорически не устроил мой радостный вывод. — Сколько там их продается? Кто их нынче покупает-то? Да нам на хлеб с маслом не хватит от этих продаж! Хотя, на какое там масло? На один хлеб даже не хватит!
— Ну-у, не знаю. Мой роман довольно неплохо…продается… То есть, покупается. В общем, на полках не лежит… — мне почему-то стало очень неловко от того меркантильного русла, в которое свернул наш разговор.
— Вот-вот, сама же говоришь — то ли неплохо, то ли нехорошо! — тут же переворачивая смысл сказанного, засмеялась моя собеседница, радуясь тому, что дела обстоят не лучшим образом не только у нее.
И тут я, наконец, поняла простой рецепт ее счастья, а так же подобных ей вечных страдальцев. Если бы во всем мире не осталось ни одного довольного жизнью человека, Клавдия Витольдовна смогла бы, наконец, успокоиться. Тогда каждый мог бы бесконечно жаловаться на свои проблемы, упырей-соседей, хамское государство, отсутствие денег и не козырять бесстыдно прекрасным настроением и личным счастьем. Только тогда ее бы понял каждый встречный и вместе они бы слились в могучую печальную волну, способную захлестнуть всю планету.
От одной только мысли о подобной картине я не смогла сдержать желание немного пошатнуть унылое мировоззрение Клавдии Витольдовны.
— Да нет, вы не поняли меня. Неплохо — значит хорошо. Именно хорошо, Клавдия Витольдовна. У меня… только попробуйте спокойно принять этот факт — у меня все хорошо. Представляете, какая наглость? Все — и вдруг хорошо! Я ни в чем не нуждаюсь, ни на что не жалуюсь. Так что, можете не записывать меня в свои ряды несчастных и обездоленных, тем более, что несчастной и обездоленной вы являетесь больше на словах, чем на деле.
— Да что ты говоришь-то, деточка! Все хорошо, значит? Это ты, что ли, на Сейшелы летишь — или моя соседка, носками на рынке торговавшая и замуж за бандита выскочившая? На что ты себе своими писульками заработала? На машину? На квартиру? На безбедную старость? У тебя, знаешь, почему все хорошо? Потому что с головой все очень плохо, поняла? У таких блаженных, как ты вечно все хорошо, даже если они в тряпках под забором лежат — бутылочку пустую нашли, солнышко на стекле играет, а они радуются, смеются. Таких, если начистоту говорить, в специальных домах для психических держать надо. А не отлавливают вас только потому, что вы тихо дурью маетесь, и на людей не кидаетесь, как буйно помешанные.
