Открыв кран с горячей водой, я спешно попыталась пригладить волосы, умылась, пощипала себя за щеки для более свежего вида, но полученный результат был все равно очень плох. Из зеркала на меня смотрела испуганная, раскрасневшаяся веснушчатая физиономия с рыжими бровями и ресницами, вокруг которой упрямыми вихрами топорщились мокрые, но по-прежнему непослушные волосы. От отчаяния мне хотелось заплакать. Ну как можно давать какое-то там интервью в подобном виде? И почему я раньше не задумывалась, как выгляжу во время своих выступлений, да и вообще, каждый день!
Неизвестно, чем бы закончились мои душевные терзания, потому что я была недалека от мысли запереться здесь, наедине со своим ужасным отражением и никуда больше не выходить, если бы в дверь настойчиво не постучали.
Подпрыгнув на месте, как пойманный на горячем воришка, я испуганно зажала руками рот, не зная, что сказать. Стук в дверь повторился, на этот раз еще более резко. Я по-прежнему молчала, застыв с круглыми от ужаса глазами.
— Алексия! Ты здесь? — донесся до моих ушей неожиданно приятный и мягкий голос. — Впусти меня. Это Валентина Михайловна. Впусти, не бойся, у меня кое-что есть для тебя.
Дрожащими руками я открыла защелку, впуская хозяйку дома, не в силах произнести ни слова и не зная, куда глаза деть. Мне почему-то было очень стыдно за все происходящее.
— Правильно, к фотосъемке надо подготовиться, — одобрительным тоном произнесла она, еще раз внимательно осматривая меня с головы до пят, и замечая следы моего неумелого прихорашивания. — Сейчас мы сделаем все, что надо, — заверила блистательная красавица, ставя на полку перед зеркалом маленькую сумочку-косметичку.
— Можно попробовать очень легкий макияж, — рассудила вслух Валентина Михайловна. — Девочке твоего возраста не пристало ярко краситься. Но ресницы и брови мы немного выделим. А ну-ка… смотри на меня. Не дергайся, — и она, раскрыв свою чудо-сумочку, извлекла оттуда невиданные ранее приспособления: карандаши, широкую кисть, еще какие-то затейливые тюбики. То, что это была жутко дефицитная французская косметика, доступная только избранным, я знать не могла, поэтому доверилась ей практически без стыда и страданий по поводу собственной никчемности.
Через десять минут приготовления были завершены. Я снова смотрела на свое отражение, но на этот раз не верила тому, что вижу. Неизвестно, какое волшебство сотворили легкие, невесомые взмахи кисти и пуховых подушечек, которыми орудовала Валентина Михайловна, но из зеркала на меня глядела совершенно другая, незнакомая девочка. Она тоже была рыжая и веснушчатая, но лицо ее светилось свежестью и задором, а нежно-персиковый румянец, разлившийся по щекам, лишь подчеркивал белизну ее кожи. А еще у нее появились брови и ресницы! Аккуратно подкрашенные в светло-коричневый цвет, они оттеняли самое красивое, чтобы было у этой новой девочки — глаза. Большие, темно-серые, таинственно сияющие — в них можно было утонуть, если смотреть слишком долго.
Чувствуя, что меня саму затягивает их отражение, я резко отстранилась от зеркала, вздрогнув, будто от испуга.
— Это не я.
— Это ты, — заверила Валентина Михайловна, одобрительно кивая и получая явное удовольствие от результата своих действий. — А давай-ка я тебя причешу! — внезапно заявила она звонким голосом, в порыве женского азарта забывая обо всех своих опасениях насчет моей детдомовской нечистоплотности.
У меня не было сил возражать, я просто боялась, что этот прекрасный сон сейчас закончится, и я проснусь у себя в кровати, как всегда, в пижаме, всклокоченная и с прежним, неволшебным лицом. Тем временем Валентина Михайловна проворными, тонкими пальцами расплела мои непослушные косички, и прошлась по волосам щеткой, от чего они распушились и засверкали в свете яркой лампы.
— Какие у тебя… красивые волосы, — вырвалось у нее, после чего она легонько и несмело погладила меня по голове, едва не доведя до обморока. Нерастраченная материнская нежность, практически похороненная в глубинах души, внезапно встрепенулась в Валентине Михайловне и просочилась наружу первыми несмелыми каплями, подтолкнув ее к еще более экзотическому поступку. Слегка приобняв меня за плечи, она наклонилась, посмотрела вместе со мной в зеркало и одобрительно произнесла:
— Ну что? Ты готова? Иди, пусть все тобой полюбуются! — и одарила очень красивой, точь-в-точь, как у Марка улыбкой.
Дальнейшие события происходили, как в тумане. Я плохо понимала, что происходит, и спустя всего лишь полчаса после интервью даже не могла вспомнить, о чем мы говорили. Но Виктор Игоревич остался очень доволен и фотосессией, и тем, как я отвечала на вопросы, поэтому, когда все гости разошлись, громко хлопнул в ладоши, распустил галстук и выдал одобрительное:
— Молодец, Алешка! Вот с тобой бы я в разведку пошел! Да, Валя? Скажи, Алешка у нас молодец?
Валентина Михайловна, сидевшая рядом с мужем в чуть более расслабленной, чем в начале вечера, позе, лишь внимательно посмотрела на меня обжигающими цыганскими глазами и одобрительно кивнула, улыбаясь одним уголком губ.
— Видишь, я бы прав! Как всегда! — хохотнул он, на радостях откупоривая бутылку коньяка. — Алешка — наш человек! Ты, если хочешь знать, теперь мой друг! — важно заявил Казарин-старший, обращаясь ко мне и наливая себе победную рюмочку. — Не только Марка, но и мой! А значит, у нас тебе всегда рады. Да, Валенька?
— Приходи, когда хочешь, — как-то слишком беззаботно согласилась Валентина Михайловна. — Лучше уж у нас, чем в этом…
Виктор Игоревич угрожающе закашлялся и снова перехватил инициативу в разговоре:
— В общем, ты поняла! Милости прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады! Кстати, а где лоботряс? — будто опомнившись, полюбопытствовал Казарин-старший. — Как всегда, сбежал к себе? Нет, ну что за ребенок! Совершенно не умеет налаживать контакты! Ты уж его подучи, а, Алеш? А то совсем он у нас дикий растет.
Я послушно закивала головой, озабоченная лишь одним желанием — побыстрее присоединиться к Марку и оставить чету Казариных наедине, пока глава семейства не привязался ко мне с очередной инициативой. В том, что сегодняшнее представление не единичный случай, а первая из многих показательных акций, я уже не сомневалась.
Супруги Казарины были рады отпустить меня. После напряжения официальной части вечера им хотелось отдохнуть и расслабиться, поэтому я, еще раз поблагодарив за гостеприимство, смогла, наконец, улизнуть из гостиной на поиски Марка.
Бесшумно прокравшись к самой дальней комнате по коридору, на которую указал Виктор Игоревич, я несмело приоткрыла ее и заглянула внутрь. Верхний свет не был зажжен, горела лишь лампа на столе, за которым сидел Марк и молча, с сосредоточенным видом писал что-то в школьной тетради.
— Эй? Ты что, уроки делаешь? — тихо спросила я. Только он, такой серьезный и собранный, мог делать домашнее задание в пятницу вечером, исключительно по собственному желанию.
Марк продолжил свое занятие, не поднимая головы и не отвечая на мой вопрос. Я, все еще пребывая в приподнятом настроении, переступила порог и нащупала рукой включатель. Ярко вспыхнула люстра под потолком, озаряя комнату теплым молочным светом, а я снова застыла на пороге, не в силах поверить тому, что вижу.
