— И что толку теперь удивляться такой мрачной концовке? — вел дальше разговор сам с собой учитель. — Что еще может написать человек в таком загнанном состоянии? Хотя, не буду кривить душой… Я все-таки ожидал другого… Алексия! Нет, ты скажи мне! — внезапно хлопнул он ладонью по столу, так, что враз подпрыгнули и я, и рюмки, и посуда с немногочисленной едой. — Мне просто по-человечески интересно: ты специально проигнорировала то письмо Ярослава? Не забывай — я был там и все читал. И несмотря на то, что за это дурацкое кровопускание я накостыляю ему в загробной жизни, глупость нельзя оставлять безнаказанной… Так вот, несмотря на это, я все-таки поверил, что он уходил счастливым. Все то, что он сказал о любви… — Вадим запнулся. — Почему ты, в начале слепо лепившая своего героя с Ярослава, в конце наплевала на его последние слова и вообще проигнорировала эту тему?
— Ну, другой Ярослав… мой герой — он был одинок… У него не было друзей. Его никто не любил, и ему некому было писать, — забормотала я, тем не менее, утаивая основную причину своего решения.
— Так почему ты сделала его таким? Почему сразу не создала друга, подругу, я не знаю, черта лысого, кто смог бы доказать ему одну простую вещь, которую твой Яр, между прочим, знал! Алексия! Ведь это же его слова: любовь лежит в основе жизни и пока хотя бы один человек любит тебя — ты не умрешь навсегда! И можно уходить с легким сердцем, зная, что здесь останутся люди, которые будут помнить тебя, для которых ты что-то да значил. Так почему ты променяла это все на свой чернушный финал, наплевала на то, что было сказано тогда, в самом конце? Отвечай, я не могу понять — почему?
Недоумевая, почему мой выбор так задел Вадима, ведь в его голосе сейчас звенел настоящий, непритворный гнев, я поняла — скрывать свои истинные мотивы больше нет смысла.
— Ну… потому что. Потому что я так и не поняла ничего о той любви, о которой говорил Яр. Не поняла вообще — зачем, почему, о ком, о чем. Все получилось так резко, глупо, и мне понадобилась куча времени и нервов, чтобы поверить, что это не я своим невниманием довела его до такого шага! Я, если хочешь знать, вообще была уверена, что он решил убить себя, глядя, как я бессовестно веселюсь и прыгаю, в то время, как внутри него тикает часовой механизм. Не надо мне было тогда так откровенно веселиться и радоваться всему… Вот!
Вадим смотрел на меня в полном безмолвии, даже рот приоткрыв от удивления, чего я за ним никогда не замечала.
— То есть, все это время… Нет, подожди, — он опять опустошил свою рюмку, тряхнув головой, и только сейчас по легкой затуманенности глаз я увидела, что алкоголь все таки возымел на него действие. А я вот, наоборот, резко протрезвела.
— Выходит, все те слова, которые он написал — тебе… Ты истолковала как обвинение? А главного так и не поняла?
— Чего — не поняла? — от моей изначальной неуверенности не осталось и следа. Теперь по-настоящему зла была я — за всю эту путаницу, за неуместные сказки о любви, за обвинение в безнадеге и депрессивности, а ведь я всего-навсего хотела говорить правду. — Не было там главного, вообще! С какого-то перепугу Яр внезапно решил, что ему пора, а сам прикрылся высокопарными словами о вечных истинах, о смысле жизни, о какой-то там абстрактной любви как смысле всего сущего! А на самом деле — где она, эта любовь, со всей ее живительной силой, огромным сердцем и чем там еще… прекрасными глазами? Где!? Одни красивые слова, которые хороши на бумаге, в прощальном письме, а с жизнью они имеют очень мало общего!
— Мало общего? — повторил Вадим страшным голосом, даже приподнимаясь со своего места. — Мало, говоришь, общего?! Алексия… Да ты совсем, что ли, дура? Да ведь это я. Я — та самая любовь, о которой говорилось в письме. Та, которая совсем рядом. Только руку протяни.
— Что? — только и могла переспросить я, и тут между нами наступила тишина.
Мы уставились друг на друга, будто видя в первый раз, при сероватом свете несмелого зимнего утра, а мир за окном замер, пораженный. Вокруг действительно не раздавалось ни звука. Подобное безмолвие оглушало сильнее самого раскатистого грома.
— Повторяю еще раз, — без лишних колебаний ломая хрустальную хрупкость момента, заговорил Вадим — резко, отрывисто, не скрывая охватившего его волнения. — Любовь, о которой писал Ярослав — моя. Логично предположить, что к тебе. И я бы поздравил тебя с прозрением, да только вижу, что ты опять не поняла ни слова!
Я продолжала смотреть на него, не мигая. Потрясение не давало мне шансов даже попытаться вникнуть в смысл сказанного.
— Алексия. Да раскрой же ты глаза, — устало добавил Вадим после небольшой паузы, откидываясь на спинку стула. — Твой Яр еще тогда понял, что я убью каждого, кто вздумает хоть немного отравить тебе жизнь. В тот день мы все забыли об осторожности. Ты — просто светилась от счастья, хотя до сих пор считаешь это неприличным. Я выдал себя с потрохами — но невозможно оставаться равнодушным, когда ты светишься от счастья. Да все гости поняли — все, кроме тебя! Ярослав написал в письме прямым текстом — без любви нет жизни, поэтому я формально ходячий труп, а у тебя она есть, все время рядом! И вот ты сидишь передо мной спустя полтора года и доказываешь, что никаких чувств, мать твою, не существует и все это только красивые сказки!
Очередная напряженная пауза, повисшая после этих слов, становилась все невыносимее. Теперь я должна была разрушить ее, Вадим уже все сказал.
Тянуть с ответом было невозможно, иначе в мозгу рисковала лопнуть очень важная струна, а потерять связь с реальностью мне сейчас очень не хотелось. Уж слишком она была дорога мне, эта реальность.
Поэтому, наконец, собравшись с силами, я выдала крайне философскую фразу:
— По-моему, нам надо еще выпить.
Вадим внезапно расхохотался — то ли искренне, то ли с горькой иронией, я не смогла понять.
— А что — очень дельная мысль! Когда момент достаточно неловкий — лучше повысить градус. Давай сюда, — он потянулся к бутылке с шампанским, чтобы долить мне в бокал.
— Нет, мне лучше того, что ты пьешь…
— Даже так? — глядя на меня недобрым саркастическим взглядом, подытожил он. — Ну что ж, всегда приятно узнать, что твое признание в чувствах вызывает у дамы желание перейти с шампанского на водку.
Мы выпили в полном безмолвии, которое больше не тяготило. Это были последние секунды перед новым стартом. Момент решительного шага неумолимо приближался, нужно было что-то сделать, ситуация больше не могла оставаться подвешенной в воздухе.
Осушив последние капли, я медленно встала, подошла к сидящему напротив Вадиму, наклонилась над ним низко-низко и впилась взглядом в его лицо. Оно не было мне чужим — сильное, волевое лицо небанального человека. Я смотрела ему в глаза так же легко, как и в свое отражение в зеркале, понимая, что уже давно приняла его как родственную душу, хотя раньше считала это категорически невозможным. Но от мысли, что этот взрослый, уверенный в себе, сильный мужчина может меня любить — то есть, хотеть в безраздельное владение мою душу и тело, становилось смешно и немного тоскливо.
