Вскоре мне пришлось убедиться в его правоте.
Нетерпение, зудевшее в кончиках пальцев, все же подтолкнуло меня нарушить этот запрет. Как-то в отсутствие Вадима я попыталась начать первую главу, тайком, в блокноте. Но стоило только настроиться на волну недавних событий, начать вспоминать наше почти счастливое прошлое — посиделки за чаем до утра, разговоры, которые мы вели перед сном, закутавшись каждый в свое одеяло — и глаза застилала пелена слез.
Тоска по Ярославу сжимала горло, когда я смотрела на опустевший диван напротив моей кровати, а желание услышать шорох его ключей в замке становилось таким нестерпимым, что я в ужасе захлопывала блокнот. Слишком велика была опасность разрушить хрупкую стену между реальностью и фантомным миром, вновь перешагнуть грань, за которой я побывала дважды и вернулась, не смотря ни на что. В третий раз мне могло так не повезти.
Я не хотела больше рисковать, ведь для работы над рукописью мне были нужны и здравый ум, и трезвая память, а уже потом… Потом будь что будет. Главное — достичь своей цели.
Поэтому, когда к концу первой недели после возвращения с моря Вадим заявил, что нашел для меня новое жилье, я едва не закричала и не запрыгала на месте от радости. Переезд! Наконец-то! Мне даже не пришлось самостоятельно зарываться в горы газетных объявлений, встречаться с вездесущими риелторами, больше похожими на обычных жуликов, нежели на помощников в поиске квартиры.
Вадим снова решил все мои проблемы. Вариант, предложенный им, был так неправдоподобно прекрасен, что я заподозрила его если не в волшебстве, то в тайных махинациях — это точно. Большая, обжитая двухкомнатная квартира в старом «сталинском» доме, недалеко от метро, и гарантированно на долгий срок. Что-то здесь было нечисто, не могли вот так просто в одном варианте совпадать все идеальные для жильца условия.
— Да какие там идеальные! — скептически отмахнулся он от моих восторгов. — Будешь жить в квартире запроданцев! По сути, им даже не квартирант надо, а человек для присмотра за жилплощадью. И только по рекомендации своих. Это мои друзья, еще одни рьяные революционеры, свалившие в Канаду на волне неумеренной любви к отчизне. О возвращении даже думать не хотят, заниматься продажей законного жилья не собираются — от перспективы застрять здесь больше, чем на две недели, у них начинается нервный тик. Говорю же тебе — исключительно широкой души патриоты!
— Это случайно не Майкл-Мишаня с супругой? Ну, тот, у которого бессмертные казаки на страусах по Африке скачут? — покатываясь со смеху от язвительных комментариев Вадима, уточнила я.
— Нет, Алексия. Нет и еще раз нет. Я конечно, толстокожий циник, а по мнению некоторых — тот еще козел, но поселить тебя в Мишкиной квартире… На такое даже у меня не хватило бы душевной черствости. Не ровен час, еще подхватишь там бредоносный вирус какой-нибудь… Да хоть через пыль! Тем более, этот пижон вообще не из Киева, так что даже в плане жилья не может быть нам полезен, — добавил учитель, чем вызвал у меня новый приступ веселья.
Вот так, быстро и с кажущейся легкостью разрешилась проблема с моей новой квартирой. И только спустя несколько месяцев я узнала, что Вадиму в свох поисках пришлось поднять на ноги всех приятелей, друзей и дальних знакомых. Мало того, вскоре я начала подозревать, что именно он тайком перечисляет хозяевам оплату за проживание, потому что те смехотворные суммы, которые я платила за коммунальные услуги, легко выделялись из моей небольшой стипендии и не могли сойти даже за скромнейшую арендную плату.
Но я уже слишком хорошо знала Вадима, чтобы понять, что обсуждать с ним этот щекотливый вопрос не стоит. Он бы все равно никогда не признался, да еще и обругал бы меня за неуместное любопытство. Давно усвоив главный принцип его поступков: "Все уже решено и точка", я не стала спрашивать его напрямую, и только подозрительный восторг в моих глазах мог выдать то, что я обо всем догадалась.
Потому что моя новая квартира была прекрасна.
Я влюбилась в нее с первого взгляда, несмотря на то, что она совсем не напоминала наше бывшее умилительно-мультяшное жилище. Зато в ней чувствовались уют, основательность и следы жизни не одного поколения. Мебель и важные бытовые мелочи не блистали новизной, но за несколько десятков лет время не испортило их, а только придало своеобразный лоск, будто поставив знак качества.
Особенно меня впечатлил письменный стол, за которым предстояло работать. Похожий на секретер из старинных романов, древним он, конечно же, больше казался, чем был на самом деле, но стилизация под предмет старины вышла мастерской. Добротное дерево и многочисленные ящички, расположенные не только внизу, под крышкой, но и удивительным образом надстроенные над его поверхностью, создавали ощущение уединенности и отгороженности от всего мира. В те времена, когда стол создавался, еще не слыхали о современном минимализме, поэтому его размер впечатлял. Я без труда смогла разместить под рукой все любимые вещи — и лампу-абажур, отсвечивающую теплым молочным светом, и немаленькую печатную машинку, и несколько рамок с фото, сделанных в самый последний день нашего счастья, день моего девятнадцатилетия. И при этом мне хватало места еще для бумаг, чашки с чаем или кофе и блокнотов с начерканными на скорую руку заметками.
Рядом с фотографией, на которой беззаботно смеялись мы с Ярославом, я пристроила его подарок — ручку с позолоченным пером, который теперь стал моим талисманом, знаком на удачу. Мне вспомнились его слова: «И пусть из-под этого пера выходят только гениальные строки!» и, привычно зажмурившись, чтобы отогнать слезы, я прошептала:
— Я постараюсь. Будешь помогать мне в этом?
Заправляя первый лист в печатную машинку, я не ощущала волнения человека, совершающего судьбоносный шаг или начинающего важнейшее дело в своей жизни. Нужные фразы давно сложились сами по себе, и так сильно просились на свободу, что сами полились на бумагу, едва мои пальцы коснулись клавиш печатной машинки.
Моя мечта сбылась — я, наконец, приступила к работе над книгой.
Поначалу работа шла так стремительно, что несколько первых глав возникли даже без моего участия, как будто написанные под диктовку. Эйфория, не отпускавшая меня, растворяла и боль утраты. Ярослав словно был здесь, по-прежнему рядом, рассказ велся от его лица и, казалось, он действительно говорит со мной, так доверительно и честно — но на этот раз со страниц рукописи.
