— Держи, Лекс! И чтобы из-под этого пера выходили только гениальные строки! — еще раз обнимая меня на виду у аплодирующих гостей, громко проговорил Ярослав, преподнося мне красивейшую ручку с именной надписью и позолоченным пером. — А главное я тебе уже сказал сегодня утром, — наклоняясь к моему уху, шепнул он. — Ты самая лучшая и я тебя очень люблю. И хочу, чтобы всегда это помнила. А сегодняшний праздник — еще один подарок тебе, чтобы не грустила. Ты много переживала из-за меня, думаешь, я ничего не замечал? Не грусти больше никогда, что бы ни случилось. Оно не стоит того. Все равно, чему быть того не миновать, ты поняла меня, Лекс?
Я могла лишь кивнуть, чувствуя, как к горлу подступил комок. Ярослав, глядя на меня, продолжал улыбаться, а лучи солнца, играя в его светлых волосах, отсвечивали золотом. Я, не сдержавшись, провела по ним рукой:
— У тебя над головой будто корона от солнца, — осипшим голосом ответила я, часто моргая, чтобы отогнать не вовремя набежавшие на глаза слезы.
— Ха! Ты еще скажи — нимб! Нет, Лекс, я конечно, нескромный человек, но в святые не собираюсь. Да и не возьмут меня, если уж на то пошло! Ну, все-все, только не надо расстраиваться, я же не для этого все затеял… Так, пойдем-ка лучше сфотографируемся на память! Я с тобой сегодня мало фотографировался! И шампанского давай еще выпьем! За тебя, Лекс! И за эти полгода, которые подарила мне. Спасибо тебе. Пей-пей давай, ну что же ты опять плачешь-то?
Я послушно пила свое шампанское под новые тосты и пожелания. Колючие пузырьки приятно щекотали в носу и разгоняли меланхолию, почему-то нахлынувшую на меня после поздравления Яра. Зачем, ну зачем он устроил эту громкую вечеринку? Как же здорово было без всей этой шумихи, без толпы народа, отвлекающей меня от самых дорогих и близких людей.
Внезапно меня осенила идея, что следующий, двадцатый день рождения мы именно так и отметим — только я, Вадим Робертович, Ярослав и никого больше. Приложив ладонь к груди, я проникновенно и радостно расписывала эту идею Яру, когда вдруг обнаружила, что это не он, а абсолютно непохожий на него тучный и вечно недовольный жизнью бывший сосед из комнаты напротив. Глядя на меня укоризненным взглядом, он в тут же начал выяснять, что такого ужасного сделал, раз я больше не хочу приглашать его на свои праздники.
Замять неудобную ситуацию мне пришлось отвлекающим маневром — станцевать благодарственный танец на высокой деревянной скамье, громко заявив о любви к собравшимся, даже тем, кого я совсем не знаю. Сорвав шквал одобрительных аплодисментов и радостного свиста, в толпе я, наконец, увидела Вадима Робертовича. Призывно помахав ему рукой, я попыталась поклониться достопочтенной публике, но потеряла равновесие и точно свалилась бы со скамейки, если бы учитель, мгновенно оказавшийся рядом, не подхватил меня, положив тем самым конец представлению.
— Ну все, — с легким оттенком шутливой строгости урезонил меня он. — Кому-то пора освежиться. Пойдем, посидим возле речки. Ты! — скомандовал он первому попавшемуся под руку гостю. — Сделай имениннице кофе, живо! А мне принеси еще вина и коробку из-под стола, рядом с большим черным рюкзаком! Все понял?
— На кресле, рядом с большим рюкзаком! — испуганно пролепетал случайный курьер и стремглав ускакал исполнять поручение.
— Черным! — крикнул вслед Вадим Робертович, провожая гонца взглядом, в котором ясно читалось, что его ждет в случае путаницы или невыполнения задания. — Пойдем, пойдем, маленькая гордая птичка! Сейчас главное следить, чтобы ты не свалилась куда-нибудь спьяну да не переломала свои тощие крылышки, — с тихим смешком добавил он, потешаясь над моей возмущенной физиономией.
— Я не пьяна! Я просто счастли…ва! Ой! — и, снова потеряв равновесие, уже не стесняясь, я повисла на руке у Вадима Робертовича, пока он вел меня к помосту.
Вечерняя прохлада, поднимавшаяся от реки, приятно освежала. Очень быстро вернулся наш посыльный со стаканчиком кофе, вином, конфетами и объемным свертком. Вручив все это все Вадиму Робертовичу, он, стремглав, не задавая лишних вопросов, ринулся обратно на поляну, видимо, опасаясь очередных поручений. Я же, сидя на небольшом деревянном помосте рядом с учителем, болтала ногами в воде и заинтересованно смотрела на него, попивая крепкий кофе, способный приглушить градус моего активного веселья.
— А ты мне ничего не подарил, — наконец, нарушила я умиротворенную тишину.
Вадим Робертович снова рассмеялся.
— Так вот ты какое, маленькое корыстное существо! Не трусь, вот он, подарок, — учитель указал на сверток в рюкзаке. — Просто не хотел вручать при всех, во избежание чрезмерного кудахтанья. А ты уже решила, что я хам и жлоб, да? И совсем ничего святого у меня нет, даже на дни рождения без подарков прихожу? — поддел он меня, с ироничной улыбкой наблюдая, как краска смущения, заливает мои щеки.
— Нет! Нет, конечно! Наоборот, я думала о том, какой ты… хороший! — попыталась невнятно возразить я. — И все вокруг тоже — так хорошо! Даже слишком хорошо… А завтра все будет плохо… У меня так точно. Вот я проснусь с жутким похмельем… И пойму, что это был сон, всего лишь сон, — тут я опять нетрезво икнула, мгновенно сведя на нет всю проникновенность речи.
— Не думай об этом, — расслабленно откидываясь на локти и жмурясь в лучах заходящего солнца, заявил Вадим Робертович. — Весь сегодняшний день — самая настоящая правда. Почему ты считаешь, что в жизни тебе не положено хоть немного банального человеческого счастья?
— Потому что, Вадим Робр-р-р…Робр-р-ртович …
— Что ты как не в себе, — еле сдерживая смех, прервал он меня. — Мы уже на ты, давно пора и просто по имени, без отчества. Так почему ты считаешь, что все хорошее рано или поздно должно обернуться ужастиком?
— Потому что так уже было. И не раз. Иногда я просто уверена, что это… закон жизни такой. За все хорошее, а особенно за счастье надо платить. Чем-то очень дорогим… — я замолчала, залюбовавшись закатом в приступе нетрезвой меланхолии. — А иногда так не хочется верить в это жестокое правило! — под воздействием шампанского и особо лирического настроения я сложила руки на груди и посмотрела на Вадима Робертовича меланхолично-возвышенным взглядом.
— Ну и не верь! — чувствовалось, что он пытается сменить тему, философско-обреченный настрой которой начал его тяготить. — В чем проблема-то, я не понял?
— Я не могу не верить, — горестно продолжила я, не обращая внимания на его попытки отвлечь меня от заунывного страдальчества. — Потому что все мы — лишь щепки в бурном водвр…водовороте этой жизни… — на этом месте из моей груди вырвался неподдельно тягостный вздох, полный боли за судьбу человечества.
— Ну, началось! Опять твое философское блеяние! — вдруг огрызнулся нетерпимый к моим поэтическим стенаниям Вадим Робертович. — Послушай, Алексия, давай-ка ты не будешь меня злить этой идиотской позицией щепки! Даже с учетом того, что ты конкретно перебрала, я не могу этого слушать. В последний раз повторяю: ты — хозяйка своей жизни! Только ты! И никакая судьба, или рок, или… какое еще слово тебе нравится?
