— Бог мой, так значит, проклятый Рори тебе помешал?
— Именно. Но я же сделал тебе предложение, когда ты вернулась в Дахгленн.
— Да, но в какой форме? Ты так искусно скрыл при этом, как ко мне относишься, что я решила, будто твое намерение было продиктовано исключительно моей беременностью.
— Да перестань ты. Я ведь сказал, что в этом браке для меня заключалось нечто большее.
— Да, в определенном смысле… — она оплела шею Парлана руками и наградила его поцелуем, — но то, что ты собирался просить моей руки еще до того, как мы с тобой узнали, что я вынашиваю ребенка, несколько меня успокоило. Я не хотела становиться твоей женой только потому, что забеременела и твоя честь требует прикрыть эту беременность немедленным браком. Или потому, что у меня в животе укоренилось твое драгоценное семя. — Она слабо улыбнулась. — Словом, я не хотела, чтобы ты делал то, чего не особенно желал, поскольку догадываюсь о последствиях вынужденных браков.
— Я не тот человек, которого можно склонить к тому, к чему не лежит душа, моя радость.
— То же самое мне сказал отец.
— Сейчас?
— Совсем недавно. И тон, которым он произнес эти слова, меня успокоил, хотя, разумеется, я бы хотела услышать это от тебя.
— Слушай, девочка! Не стану отрицать, что хочу заполучить ребенка, но главное — это мои чувства к тебе, поскольку ты и только ты помогла мне его зачать. Я хочу ребенка, потому что он — часть тебя самой. Мне двадцать восемь лет. И я лучше, чем кто-либо, знаю о том, что такое радости плоти. Иными словами, женщин у меня было больше, чем следовало. Это не хвастовство, тут хвалиться особенно нечем. Просто так случилось. И ни с одной из этих женщин я не собирался обзаводиться ребенком. Обыкновенно я говорил себе: послушай, парень, ты же не хочешь, чтобы твое семя укоренилось в этой утробе. Поэтому я был очень осторожен и почти уверен, что ублюдков, то есть незаконнорожденных, у меня нет. А вот с тобой — другое дело. Я не думал об осторожности. С самой первой нашей встречи не думал. Не видел в этом нужды. И не волновался, зная, что ты можешь забеременеть. Отдавая семя тебе, я не чувствовал ничего, кроме удовольствия и радости. Да, я хочу ребенка. Но и ребенок не смог бы меня принудить к браку, если бы я этого не хотел. Нет, твоя беременность, напротив, служила мне гарантией того, что ты согласишься на наш брак. Если кого и требовалось принудить к браку — так это тебя, не меня. Именно тебе возможность выбора не была предоставлена.
Эмил была тронута словами Парлана. Конечно, он говорил не совсем то, что ей хотелось бы от него услышать, но это позволило Эмил отринуть на время сомнение, семена которого взошли в ее душе, когда поспешность, с которой ее склоняли к браку, сделалась очевидной. Кроме того, коль скоро Парлан искренне хотел жениться на ней, можно было надеяться, что и он приложит все силы, чтобы превратить их брак в прочный и счастливый союз.
— По сути, нельзя сказать, что к браку меня принудили. Конечно, ты и мой отец обо всем договорились, но ведь никто из вас не слышал, чтобы я оглашала эти стены воплями, протестуя против своей горькой доли, — Что верно, то верно — ты не вопила. А почему, позволь тебя спросить, Эмил?
Менее всего ей хотелось сейчас объяснять, почему она согласилась с диктатом отца и Парлана и без возражений направилась к алтарю.
— Просто мне, в сущности, не на что было жаловаться.
У тебя в замке я была счастлива — и ты это знаешь. Мне никогда особенно не хотелось отсюда уезжать, и не только потому, что дома меня поджидал брак с ненавистным Рори.
Я с самого начала хотела остаться, и вот теперь могу это сделать на законных основаниях.
Парлан, как ни странно, ощутил укол разочарования.
Ему хотелось любви, но несправедливо было требовать от Эмил того, что он сам отказывался ей дать. Пока, по крайней мере. С другой стороны, он сам себе противоречил. Она признала, что была счастлива в Дахгленне и рада оставаться здесь и впредь. Этого вполне достаточно. Пока. Остальное придет со временем.
Его рука совершила путешествие по ее телу и опустилась на округлившийся живот. До сих пор Парлану было трудно поверить, что он скоро станет отцом. Ожидание сказывалось и на нем. Ему очень хотелось узнать, кто же родится: сын или дочь? Кроме того, ему не терпелось выяснить, будет ли ребенок розовокожим и светловолосым, как Эмил, или смуглым и чернявым, как он сам. Ему, наконец, захотелось подержать ребенка в руках — желание это возросло, когда он почувствовал, как в утробе жены шевелится дитя.
— Трудное это дело — ждать.
— Да, трудное, хотя, — тут она улыбнулась, — мне придется труднее всех, поскольку я буду все больше и больше округляться и перестану быть изящной.
— Ничего страшного, станешь кругленькой и красивой, — сказал он и тоже улыбнулся, заметив, что Эмил при этих словах изобразила гримаску отвращения.
— Толстые женщины очень некрасивые. Они переваливаются с ноги на ногу, как жирные утки.
— Ты, стало быть, тоже собираешься переваливаться?
— Я-то не хочу этого, просто знаю, что так будет. Мои сестры по крайней мере этим грешили, да и все другие женщины, которые вынашивали детей, тоже. И я буду переваливаться, но если ты позволишь себе засмеяться, я тебя стукну.
— Буду иметь это в виду.
— Да уж, будь любезен.
Некоторое время они лежали друг у друга в объятиях, поглаживая и лаская друг друга и наслаждаясь близостью, которой были долгое время лишены. Парлан знал, что Эмил разделяла его чувства, — она была очень нежна, и за этой нежностью крылось нечто большее, чем просто страсть. Не важно, в каком настроении была эта женщина в тот или иной момент, — он был уверен: на нее можно положиться. И страсть ее, и нежность были истинными, от природы, и она осыпала его этими бесценными дарами, ничего не требуя взамен. Парлан знал, что некоторые мужья отдали бы любые деньги, чтобы обнаружить хоть часть подобных достоинств в своих женах.
Только одно самую малость тревожило Парлана. Эмил до сих пор ни словом не обмолвилась об Артайре. И брат ничего не сказал о встрече с Эмил. Хотя Парлан знал, что сейчас не место и не время обсуждать мирные переговоры Артайра и Эмил, он не мог отделаться от мысли, что они прошли не слишком удачно. Он знал, что Эмил имела все права сердиться на его младшенького, поскольку даже у самого Парлана при воспоминании о нападении Артайра руки до сих пор сжимались в кулаки, но он очень хотел, чтобы его жена и младший брат поладили и стали друзьями. Особенно важно это было сейчас, когда в характере Артайра наметились перемены к лучшему.
Хотя Парлану не хотелось услышать, что встреча его жены и брата закончилась крахом, он все-таки не выдержал и спросил:
— Эмил, Артайр мне признался, что у него было намерение побеседовать с тобой сегодня. И что же, разговор состоялся?
— Да, как раз перед венчанием.
Поскольку Эмил явно не намеревалась продолжать, он стал настаивать на более подробном ответе, хотя ее ласки снова начали разжигать в нем страсть.
