Город задумывается. На фоне его молчания я встречаю дочь и внука на вокзале, как примерная бабушка жарю пирожки и уговариваю Савву: «Ну потерпи еще недельку, пока вода прогреется». Но Город уже придумал. Похихикивая и играя солнечными лучами на лобовых стеклах проезжающих машин, он ловит меня у свежепрокрашенной «зебры», среди колясок и толп отдыхающих. Я отвечаю на один-единственный звонок и… вот оно, Норкин, Ренат и новая книга.
Поэтому сегодня часть меня шагает рядом с Саввой и поддакивает ему, а часть парит в воображаемом непознанном…
… На море я решилась окунуться всего один раз, а потом сидела на бамбуковом коврике, накрывшись полотенцем, и крепко держала Тимошу за ошейник. Наш пес — нервное и самоотверженное существо. На море он всегда всех «спасает», поэтому находится с ним в воде опасно: он лезет «утопающим» на плечи и отчаянно царапается.
Савва исчез под водой, и Тимоша принялся еле слышно поскуливать.
— Савва! — крикнула я, когда внук вынырнул. — Не ныряй так часто, Тимоша нервничает!
— Хорошо, бабушка! — булькнул внук и снова «погрузился».
«Бабушка» всегда звучит у него как «башка».
* * *
… Я взялась за поиски столь энергично, что пропустила звонок от дочери. Перезвонила, приплясывая от нетерпения. Лена сидела на больничном с мелкой и, как она сама выразилась, находилась на последней стадии нервного истощения: активная и изобретательная на шалости Аришка изнемогала от скуки, в трубку было слышно, как она планомерно громит детскую. Отвлеклась Арина только на то, чтобы шмыгая простуженным носом, изложить мрачному Савве, пропустившему из-за непогоды поход на пляж, очередную душераздирающую историю из детсадовской жизни. Кажется, у моей внучки ярко выраженный талант рассказчика. Аришка — очаровательный ребенок. Жду-не-дождусь, когда она выздоровеет, и Лена привезет ее к нам.
Новостей у нас было немного, поэтому разговор с дочерью закончился быстро. Савва неохотно, но без особого сопротивления, помог искать в квартире коробку с розочками на крышке и моими учебными заметками. Разумеется, отыскав ее, он тут же сунул нос внутрь. Я не успела выхватить лежащую на самом верху приметную книжечку с осенними листьями на обложке, и внук, зевая, принялся ее пролистывать. Замелькали странички, исписанные аккуратным круглым почерком синей ручкой с простенькими рисунками.
— Это что? Дневник? Девчачий? Мамин?
— Нет. Не мамин. Одной девочки, моей студентки. Она забыла его в аудитории после семинара. Это было давно. Почти десять лет назад.
— Ты его читать будешь? — допытывался Савва. — Разве можно так?
— Нельзя, — я вздохнула. — Но надо. Мне для работы нужно.
Савва закрыл книжечку, уложил ее обратно и решительно прикрыл коробку крышкой.
— Не читай. Верни. А то работа получится нечестная.
И мне пришлось-таки солгать:
— Хорошо. Ты прав, надо вернуть. Дай-ка мне его сюда.
Когда внук пошел гулять во двор, я села за стол и положила перед собой дневник Марины. Не знаю, сколько я просидела так, вперившись взглядом в осенние листья на вздувшейся пузырями обложке. Скрипнула дверь.
— Ты уверена?
Я подавила тяжелый вздох и честно ответила Валере:
— Нет. Но не могу сопротивляться. Это сильнее меня.
— Ты ведь уже читала его?
— Читала, тогда, десять лет назад, очень бегло. Поняв, кто владелец, пыталась вернуть дневник, но было уже поздно — я не смогла найти Марину. Кажется, именно тогда она уехала.
— Ты могла бы отдать ее Муратову… как его… Ренату.
— Личный дневник? Не знаю… зая, там всё тогда так завертелось. Ты ведь как раз в то время в моей жизни появился. Мне было не до чужих переживаний, своих хватало. Хотя…
Я потянулась к книжке, радуясь созревшему в голове плану:
— Еще не поздно. Прочитаю повнимательнее и выясню, что случилось. Может, помогу Ренату. Он не с ней, уверена. Он так тщательно избегал любого упоминания её имени… Бедный мальчик искал Марину после того, как она уехала, я знаю точно. А вдруг он её помнит? А вдруг до сих пор ищет?
Муж с сомнением покачал головой:
— Столько лет спустя? Хотел бы — нашел. С его-то возможностями.
— Да, ты прав, — я убрала руку от дневника. — Это мои авторские фантазии. Я опять напридумывала. Может, у человека проблемы с бизнесом! Может, он не здоров! И жениться, кажется, собирается. А я, старая, приняла рассеянность Рената за нерешительность, желание поделиться болезненными воспоминаниями… У кого что болит, тот о том и говорит.
Валера пожевал губами и сказал:
— Ладно, решай сама. Тебе с этим жить.
Знаю, знаю, дорогой. Думаешь, легко идти на компромисс с собственной совестью? Но вот уже несколько дней, после звонка Рената, в голове прокручивается одно и то же воспоминание. Я постепенно восстанавливаю его в деталях. И эти осенние мотивы на обложке…
… Тот день… Осень отцветала. С деревьев облетали акварельные листья. Я остановилась перед зданием университета, впитывая остатки солнечного тепла. Скоро похолодает. Буду просыпаться в остывшей квартире, спешить на электричку и дремать в промороженном вагоне. Будут ледяные дожди и ветра. И колючие свитера. И промокшие ботинки. И сонные, вялые студенты. Но сегодня еще есть повод для радости. А мне так немного нужно, чтобы стать счастливой, пусть даже ненадолго.
У меня было несколько «окон» в расписании, и в начале третьей пары я решила выпить кофе в кафетерии. Замок на двери аудитории был старым и плохо закрывался, я каждый раз мучилась, дергая ключ из стороны в сторону. Прозвенел звонок. Мимо заметались студенты, расслабившиеся во время большой перемены. Я почему-то подняла голову и выхватила взглядом рыжую девочку, неспеша направляющуюся в сторону лестницы. Кажется, о ней упоминал на днях наш хоровик. Маша или Марина, первокурсница, поет в хоре у Тараса Семеновича — новая «звездочка» нашего факультета.
Нужно, кстати, с ним поговорить. Энергичный, говорливый старичок-хоровик все уши мне прожужжал. Надо, Вера Алексеевна, создавать студенческий театр, надо, дорогая. Есть КВН, есть несколько музыкальных групп. Но театра нет! Я и сама знаю, Тарас Семенович, что театр нужен. Я не против, но скоро зима. Вот именно, Вера Алексеевна, именно потому, что зима. Пусть будет веселье! Пусть будут песни! Давайте поставим оперетту! Нет, оперу! С вас режиссура, с меня — голоса!
Я бездумно следила за рыжей девочкой. Очень хорошенькая, белокожая, с пухлыми щечками, очаровательными веснушками и голубыми глазками. Волос целая копна в мелких кудряшках. Настоящая Пьеретта. Среди общего гомона и суеты шагает себе спокойненько, за плечами рюкзачок, в ушках — наушники, они все теперь ходят с маленьким, плоскими коробочками, полными трескучей музыки. А вон, в нескольких шагах позади, вырулил из вестибюля Ренатик Муратов. Хороший мальчик, но избалованный и хулиганистый, мы с ним дружим, а вот другие преподаватели на него жалуются, но сделать ничего не могут: дядя у Муратова в спонсорском комитете. Не могу плохого сказать о Ренате — знаю его только по своему факультативу, «истории искусства». На семинарах он активный, вдумчивый, любит каверзные вопросы. Вот Ренат идет по коридору, засунув руки в карманы черных джинсов, растопырив локти и подняв плечи, чтобы с них не скатывалась лямка сумки. Резковатый, модно растрепанный и сосредоточенный. Рыжая девочка вдруг остановилась и оглянулась. Муратов стремительно прошел мимо, исподлобья глядя вперед, почти коснувшись ее плечом, поток воздуха от его движения колыхнул рыжую копну. Девочка проводила Муратова взглядом, поворачиваясь вслед за ним, словно флюгер. Пушистые её бровки поднялись, свелись вместе, она застыла посреди коридора, проводив Рената взглядом огромных голубых глаз.
