— Давай завтра, Габ… Я слишком устал, мне неохота
шевелиться.
Оба изумлялись, насколько утомительно все это было — просто
сидеть там весь день в напряжении и чувствовать, что ничего не можешь сделать.
— Может, мне поехать домой и оставить тебя одного?
Билл печально покачал головой и взял ее руку.
— Нет… если только ты сама не хочешь от меня отдохнуть.
Я понимаю, что стал невыносим, не обижайся, я просто чертовски нервничаю.
— Ничего… — Она поцеловала его. — Я не обижаюсь. Я
всего лишь боюсь, что помешаю тебе как следует отдохнуть.
— Не помешаешь. Только благодаря тебе я все это
выдерживаю.
Следующий день начался с допроса свидетелей обвинения,
которые подчеркивали бессмысленность убийства красивой молодой девушки,
говорили о злобе и ненависти, которые испытывал к ней ее муж-актер, о его
желании во что бы то ни стало избавиться от нее. Трудно было узнать Билла в
портрете, который был нарисован. Он слушал в ужасе, уверенный в том, что суд
всему этому поверит… Получалось, что он был одержим идеей убийства и совершил
его в состоянии аффекта, опасаясь, что жена может негативным образом повлиять на
его карьеру и выступление в сериале «Манхэттен». К концу второго дня
обвинительной части процесса Билла от волнения стало подташнивать, его не могли
успокоить даже заверения адвокатов, что они не упустят своего шанса представить
его сторону. Со стороны обвинения давали показания несколько свидетелей, в том
числе один или два актера из ее старого сериала, подтвердившие, что она была
замечательной девушкой. Билл не поверил своим глазам, когда на свидетельском
месте появился агент Сэнди. Он говорил, что был против ее брака, что, по его
мнению, замужество явилось грузом, с которым она не могла справиться, и именно
с вступлением в брак по-настоящему развилось ее пристрастие к наркотикам.
— Сукин сын… — проворчал Билл, а ближайший к нему
адвокат легонько тронул его за руку, напоминая, что присяжные смотрят на него.
В пятницу пополудни закончили давать показания свидетели
обвинения. У входа в зал суда столпились репортеры. Они снимали выходивших
Габриэлу и Билла, задавали им вопросы, совали под нос свои камеры и диктофоны.
В субботу утром Билл имел продолжительную беседу со своими
адвокатами, Габи же выполняла разные его поручения, делала свои дела, а затем,
вернувшись, приготовила ленч, накормила собаку и поговорила с позвонившим Мелом
Векслером. Он хотел узнать, как идут дела, и, похоже, не удивился ее
присутствию в доме Билла. Мел был в курсе всего, что происходило в съемочной
группе, а они и не делали большого секрета из своего романа накануне летнего
перерыва.
— Не знаю, Мел, — честно ответила Габи. — Все
как-то очень необъективно. Слушать тошно. Адвокаты говорят, что на следующей
неделе он использует свой шанс и постоит за себя, но все это ужасно пугает.
— Я думаю.
Мелвин беспокоился за Билла и напомнил Габи, чтобы она ему
сказала, что он очень хочет выступить на процессе в его защиту. Билл это уже
говорил адвокатам, которые действительно намеревались привлечь Мела в качестве
свидетеля.
— Я всю неделю буду здесь. Только скажите им, чтобы они
мне позвонили.
— Я передам Биллу, что ты звонил. Для него это очень
важно.
Мел всегда был готов прийти, если надо, к ним всем на помощь
и уже не как Волшебник Изумрудного города, а как отец.
Билл вернулся домой снова усталый до изнеможения. За
минувшую неделю он потерял семь фунтов, а Габи — пять. Это был действенный
способ похудеть, но не тот, который они бы сами выбрали.
— Ну, что они сказали?
— То же самое, что раньше. Они хотят, чтобы Мел
выступил в понедельник.
После ленча Билл сам ему позвонил и сказал, в каком зале
проходит процесс. Мел обещал быть.
Остаток уик-энда прошел, с одной стороны, слишком медленно,
а с другой — слишком быстро. Биллу хотелось, чтобы он тянулся бесконечно и не
надо было возвращаться в суд, но порой он желал его скорейшего завершения.
Миновало два дня, и они снова оказались у дверей зала суда.
Мел уже был там и тихо беседовал с адвокатами. Его первым вызвали на
свидетельское место. Габи смотрела на него с надеждой, будто он и вправду мог
им помочь.
— Можете ли вы сказать, что мистер Уорвик был чем-то
рассержен?
— Нет. Я бы сказал, что он спокойный, трудолюбивый
молодой человек.
— Он жаловался на свою жену?
— Нет.
— Он вообще говорил о ней?
— Нет.
— Вы знали, что он женат?
— Нет. Не знал.
Билл смотрел на него, задаваясь вопросом, что он скажет о
его обмане. Но Мел его не выдал. Он пришел помогать ему.
— Вы не считаете, что это несколько странно?
— Нет, не считаю. Во всяком случае, в нашем бизнесе.
Многие актеры, с которыми мы имеем дело, скрывают свои браки, особенно если
дело касается их имиджа, если для них важно казаться холостыми.
— Считаете ли вы, что именно так было и в случае
мистера Уорвика, или вы считаете, что он ее стыдился, боялся, что она расстроит
его карьеру своими постоянными конфликтами с полицией из-за…
— Протестуем, ваша честь! Обвинение наводит
свидетеля! — перебили адвокаты. Их протест был удовлетворен.
— Хорошо, позвольте мне сформулировать это по-другому.
Было ли важно для карьеры мистера Уорвика сохранять имидж холостяка?
— В общем, да.
— Почему?
— Потому что в следующем году он может стать крупной
звездой, когда сериал начнут показывать.
— Не кажется ли вам, что в ее состоянии она могла быть
для него помехой?
— Протестуем!
— Протест отклоняется. Пожалуйста, отвечайте на вопрос,
мистер Векслер.
— Возможно, но я не думаю…
— Спасибо.
Мелвину не дали договорить. Билл закрыл глаза. Надежд не
оставалось. Его явно хотели посадить в тюрьму. Все дело было построено на
предположении, что он убил жену в состоянии аффекта.
Следующим давал показания агент Билла. Мел занял место рядом
с Габи и пожал ей руку. Она устремила на него озабоченный взгляд и придвинулась
ближе к нему. Они стали слушать.
— Как, по-вашему, любил ли мистер Уорвик свою
жену? — спросил один из адвокатов.
Обвинение немедленно выдвинуло протест:
— Это конъектура, ваша честь!
— Принято. Сформулируйте ваш вопрос иначе.
Мак-Намару, похоже, раздражало все это, как ему
представлялось сборище избалованных, испорченных кинозвезд, и у него на них не
хватало терпения. Но важно было еще мнение присяжных, а на их лицах прочесть
ничего было нельзя.
