Хмурым, пасмурным вечером Филипп услышал, как Аня выходит и пытается закрыть тугой замок. Она нервничала — он слышал, как она роняет ключи и тихонько клянет собственную неуклюжесть. Когда Аня прошла мимо его блока, Фил приоткрыл дверь и увидел, как она удаляется по коридору. Он заскрипел зубами от бессилия: на ней было вечернее платье, в разрезах пальто мелькали стройные ноги. Филипп накинул куртку и бросился за Аней. Не успел, она села в такси. К нему, она едет к нему!
Он мерил шагами комнату, словно зверь в клетке, пытался позвонить — она добавила его в черный список, и он мог связаться с ней только через открытую группу в вотсап. Но какой смысл что-то говорить? Заработать еще одну пощечину? Фил слышал, как она вернулась. Пришло облегчение: было только десять вечера. Значит, она не осталась у него. Надолго ли это, ее возвращения в общежитие? Герр Хер еще не организовал «любовное гнездышко»?
Фил привычно занял место у батареи, не обращая внимания на жар, идущий от труб. Аня ходила по комнате, прямо как он, несколькими часами ранее. Они были в паре метров друг от друга — непреодолимое расстояние.
Он пришел на промежуточный зачет злой и невыспавшийся. Уселся рядом с Глебом, тот тоже был не в духе.
— В субботу с Юлькой поссорился, — сообщил Глеб. — Из-за нее, кстати, — он кивнул на вошедшую в аудиторию Анну.
— В смысле? — напрягся Фил.
— Пошли с Юлькой в «Элеганс». Я опоздал — она вызверилась. А там как раз Герр Хер с Анютой на танцполе зажимаются.
— И? — хрипло спросил Филипп.
— Оказывается, пока Юлька меня ждала, она в подробностях рассмотрела, как Хер Анюте предложение делал, кольцо подарил. Она потом туда-сюда мимо них ходила, Юлька, чтобы кольцо рассмотреть. Говорит, четыре тонны баксов колечко стоит, уж моя Юля в этом разбирается, новая коллекция какая-то. Прикинь? Почти триста штук на пальчике носить. Юлька ноет теперь, завидует. Поругались.
В разговор вклинился Мехрин — вытянулся со следующего ряда, лег животом на парту, язвительно прокомментировал:
— Это как же Анюта Херу теперь должна… — и изобразил губами чмокающее движение.
Как назло Аня подняла руку, чтобы взять со стола распечатки с вопросами. Кольцо сверкнуло в свете от окна. Фил выдержал минут десять. Он не слышал, что говорила Аня. Кольцо блеснуло еще раз. Фил вскочил, сдернул с парты рюкзак и бросился вон из аудитории.
… На следующий день Аню вызвала к себе Режинцева. Елена Александровна включила электрический чайник, разлила чай. Спросила сочувственно:
— Что у вас с Громовым? Конфликт? Вчера вижу — несется по коридору, сам не свой. Остановила, расспросила, сказал, не хочет ходить на ваши пары.
— Да, конфликт, — сухо сказала Аня. — Он ушел с зачета. Без объяснений.
— Ну, — Режинцева покачала головой, — что-то же должно быть. Просто взял и ушел? Громов — хороший парень. У вас же прекрасные отношения были, он мне все уши прожужжал, какой вы замечательный преподаватель. Видно же было, что вы ему очень нравитесь. А, Анечка?
Аня молчала, опустив голову. И вдруг… разрыдалась. Она сама от себя такого не ожидала, удивленно смотрела на мокрые пальцы, которыми пыталась остановить слезы, и плакала навзрыд. С ней уже давно никто не говорил так по-доброму. Ей давно никто не сочувствовал. Даже Ника вечно пыталась научить жизни и навязать свою точку зрения. Даже отец только ворчал.
Она рассказала Режинцевой все: от первой встречи с Филом в общежитии до его предупреждения, которое, разумеется, было пересказано в сглаженной манере. Это было бы неблагоразумно, если бы Аня не знала, что Елена Александровна недолюбливает Каде. Режинцева подсела к Ане на диванчик, подала ей салфетку, одну, потом другую, и держала ее за руку, пока лились слезы и слова.
— Ну право, душечка Анна Сергеевна, — причитала Елена Александровна, — что же вы так расстраиваетесь? Зачем же вы согласились на помолвку?
— А что… я могла… сделать? — всхлипывая, жаловалась Аня. — Он мне даже подумать толком не дал.
Елена Александровна пожевала губами и твердо сказала:
— Я не должна этого говорить. И я не знаю, как Громов все это выяснил, и правда ли это… Филипп не похож на лжеца, но и я не прокурор. Одно вам скажу: не выходите за Каде. Я знаю о нем… кое-что. Вам, увы, сказать не могу, мое положение обязывает меня хранить такие вещи в секрете… да я, честно говоря, его побаиваюсь. И очень вас понимаю. Вы очень красивая, молодая, интересная женщина. Вы хорошо воспитаны, невульгарны, имеете вкус. Вы умны. В плане карьеры можете стать Каде хорошей помощницей, и он это прекрасно понимает. Ему скоро защищаться, а у него репутация ловеласа. На неженатых преподавателей с научной степенью выше доцента наверху у нас смотрят косо. Брак все изменил бы. Вы очень далеко зашли, Анечка. Я думала, вы действительно влюбились в Германа Фридриховича. Но раз такое дело…
— Что мне делать? — шептала Аня. — Что же мне теперь делать?
Елена Александровна фыркнула:
— Откажите Герру… Герману Фридриховичу. Пока не поздно.
— Мне стыдно. Он мне помогает. Он исполняет каждый мой каприз.
— В том то и дело. Каде возводит вокруг вас золотую клетку. А вы птичка, которая уже увязла одной лапкой. Вам будет в ней уютно, в этой клетке, не спорю. Возможно, вы даже будете счастливы в браке. Говорят, он всегда заботится о своих женщинах, если они ему… послушны.
— Я уже через это проходила, — сказала Аня, вытирая остатки слез. — Больше не хочу.
— Он небеден, честолюбив, опять же, — Елена Александровна замялась, — говорят, хорош… как мужчина.
— Мне он неинтересен… как мужчина.
— Разумеется, неинтересен, — серьезно отозвалась Режинцева. — Вы же любите другого!
— Своего собственного студента, — медленно проговорила Аня, горько усмехаясь.
Елена Александровна встала и отошла к окну. Сказала через плечо с улыбкой:
— Мой муж был моим студентом. Это было очень давно. Сейчас все по-другому, другое отношение. А тогда нам нелегко пришлось. Мне даже пришлось уволиться и дождаться его выпуска, я тогда была беременна дочкой. Мы прожили в браке двадцать пять лет. Дочь и сын. Внуки.
В ответ на вопросительно-умоляющий взгляд Ани Режинцева произнесла:
— Десять лет разницы.
… Аня шла по коридору, стараясь не сорваться на бег, кусая губы, но не в силах сдержать улыбку. Напротив лекционных аудиторий на третьем этаже она выглянула в окно и остановилась, ахнув. С утра с неба сыпался колючий снежный «порох», как здесь называли мелкий снег, а теперь все пространство вокруг университета было покрыто белым одеялом. Мир преобразился. От окна веяло холодом, и Аня стояла, с наслаждением дыша этим ледяным воздухом и подставляя под него раскрасневшиеся щеки.
Студенты, вытекающие из аудиторий на большую перемену, тоже подходили к окнам и ахали. За выступом стены в метре от Ани остановились две девушки. Аня услышала их разговор:
