Германскому послу Шену в Париж были посланы инструкции, не оставлявшие сомнения, что война против России дело решенное. Бетман рассчитывал, что в этом случае Франция придет на помощь своему союзнику и сама объявит войну Германии, пойдя навстречу германским планам. Канцлер писал: «Несмотря на наше все еще продолжающееся участие в посредничестве и несмотря на то, что мы сами не приняли никаких мер к мобилизации, Россия издала приказ о мобилизации по всей своей армии и флоту. Следовательно, она мобилизовалась и против нас. Ввиду этого мы объявили об угрозе военным положением, за которым должна последовать мобилизация в случае, если Россия в течение 12 часов не прекратит всех военных мер против нас и Австрии. Мобилизация неизбежно означает войну. Прошу запросить французское правительство, намерено ли оно остаться нейтральным в русско-германской войне. Ответ должен последовать в течение 18 часов. Немедленно телеграфировать час предъявления запроса. Необходима крайняя спешность!»
1 августа Николай 11 телеграфировал Вильгельму И: «Я понимаю, что Ты вынужден мобилизоваться, но я желал бы от Тебя такой же гарантии, какую я дал Тебе – что эти мероприятия не означают войны и мы будем продолжать вести переговоры на благо наших стран и всеобщего мира, столь дорогого нашему сердцу. Нашей давно испытанной дружбе должно посчастливиться, с божьей помощью, помешать кровопролитию. Исполненный доверия, срочно ожидаю Твоего ответа».
В ответ на свою миролюбивую телеграмму царь получил объявление войны, мотивированное началом российской мобилизации. Правда, 9 часов спустя кайзер отправил, по совету и проекту Бетмана, примирительную телеграмму. Авторы были настолько взволнованы, что не осознали всего идиотизма ситуации: «Немедленный, ясный, недвусмысленный ответ Твоего правительства – единственный путь избежать бесконечного несчастья… Я должен самым серьезным образом потребовать от Тебя немедленного издания приказа по Твоим войскам, чтобы они ни при каких условиях не совершили ни малейшего нарушения наших границ». Разумеется, этот внезапный взрыв глупости, спровоцированный подсознательным страхом перед великой войной, в которую авторы злополучной депеши толкали Германию, не имел никаких последствий.
Для скорейшего объявления войны Франции, которого требовал план Шлиффена, прибегли к откровенным фальсификациям. К ноте, направленной послу Шену, было послано важное дополнение: «Если бы французское правительство заявило готовность остаться нейтральным – чего нельзя предполагать, – соблаговолите, Ваше превосходительство, заявить французскому правительству, что мы должны потребовать как залог нейтралитета передачи нам крепостей Туль и Верден, которые мы займем и отдадим после окончания войны с Россией». Однако французское правительство дало германскому послу неопределенный ответ и тем избавило от необходимости оглашать заведомо неприемлемое требование. Шен телеграфировал 1 августа: «На мой неоднократный определенный вопрос, останется ли Франция в случае русско-германской войны нейтральной, премьер-министр заявил мне, что Франция сделает то, что ей продиктуют ее собственные интересы». Три дня спустя, 4 августа, Ягов честно признался бельгийскому посланнику барону Байяну: «Чтобы не быть истребленной самой, Германия должна прежде всего истребить Францию, а потом повернуться против России».
3 августа Франции была отправлена нота с объявлением войны. Этот шаг мотивировался тем предлогом, что французские самолеты будто бы нарушили нейтралитет Бельгии, а также совершили облет германских городов и пытались бомбить железную дорогу: «Вчера утром, 2 августа, Франция открыла враждебные действия. Французские военные части перешли уже вчера германскую границу при Альтмюнсте-ролль и по горным путям Вогезов и находятся еще на германской территории. Французский летчик, который, вероятно, должен был пролетать над бельгийской территорией, уже вчера был подстрелен при попытке разрушения железнодорожного моста при Везеле. Несколько других французских аэропланов были вчера определенно установлены над территорией Эйфеля. И они, очевидно, должны были пролетать над бельгийской территорией. Вчера французские летчики сбросили бомбы на железнодорожные пути при Карлсруэ и Нюрнберге. Таким образом, Франция привела нас к войне».
Все эти инциденты были фантазией чистой воды. Никакие следы бомбардировок так и не были предъявлены. А французские войска, отведенные на 10 километров от границы, никак не могли ее перейти, о чем Бетман был прекрасно осведомлен. Магистрат же Нюрнберга в апреле 1916 года подтвердил: «Командованию 3-го баварского армейского корпуса, исполняющему здесь должность генерального командования, ничего не известно о том, что когда-нибудь до и после начала войны неприятельскими летчиками были сброшены бомбы на перегоне Нюрнберг – Киссинген и Нюрнберг – Ансбах». Гитлер в августе 1939 года пошел дальше – для большей убедительности организовал провокационное нападение на радиостанцию в Глейвице людей в польской форме, набранных, по некоторым данным, из числа германских уголовников.
2 августа немцы оккупировали Люксембург под ложным предлогом, будто Франция «открыла враждебные действия с люксембургской территории». Немцы торопились приступить к осуществлению плана Шлиффена. 4 августа германские войска без объявления войны вторглись в Бельгию под предлогом, что туда готовятся вступить французские дивизии. Английское правительство потребовало от Берлина к исходу 4-го числа дать ответ, готов ли он соблюдать бельгийский нейтралитет. Германский статс-секретарь фон Ягов заявил, что не может дать таких обязательств, поскольку военные соображения выше всех иных. В тот же день Англия объявила Германии войну.
То, почему Англия не сразу выступила в поддержку Франции, хорошо объяснил Карл Каутский: «Если даже Эдуард Грей и предостерегал Германию, то тем не менее он не мог с полной определенностью обнадежить Францию на счет своей поддержки, несмотря на все симпатии к французскому делу. Это колебание ставилось ему в большой упрек – одни видели в этом несостоятельность, другие – двусмысленность. Критики Грея забывают, что он был министром парламентской и демократической страны и совершенно не был уверен в согласии народа на войну. Если бы даже он нашел в парламенте большинство за войну против Германии, то эта война стала бы очень сомнительным делом, если бы масса рабочих и особенно многочисленные и влиятельные в Англии круги буржуазных пацифистов оказали бы ему энергичное сопротивление.
С другой стороны, ни у кого, знающего хоть немного англичан, не могло быть никакого сомнения, что громадное большинство нации с воодушевлением ринется в войну, как только могущественная армией и флотом Германия овладеет Бельгией и тем самым непосредственно будет угрожать Англии».
И Германия дала столь неоспоримый повод для британского участия в войне. 29 июля от Мольтке в МИД поступил составленный еще 26 числа меморандум, предназначенный для вручения Брюсселю. После редакции со стороны Бетмана, Ягова и Циммермана он приобрел следующий вид: «Имперское правительство имеет некоторые достоверные сведения о намеченной концентрации французских военных сил на участке Маас, Живэ, Намюр. Они не оставляют никаких сомнений о намерениях Франции (после соединения с английским экспедиционным корпусом) наступать через бельгийскую территорию против Германии… Предупредить неприятельское наступление есть для Германии закон самосохранения». Поэтому германское правительство просило допустить германские войска на территорию Бельгии, обещая оплатить связанные с их пребыванием расходы и вывести войска после окончания войны. 29 июля этот документ был послан в германскую миссию в Брюссель с указанием «вскрыть его только тогда, когда вы будете отсюда на это телеграфно уполномочены». Требовалось подождать, пока Германия объявит войну Франции. 2 августа ультиматум был наконец предъявлен Бельгии. Мотивировался он совершенно фантастической историей о том, как 80 французских офицеров, переодетых в прусскую военную форму, пытались на 12 автомобилях проникнуть в Германию, но почему-то не с бельгийской, а с голландской территории. Бельгийское правительство отвергло ультиматум и обратилось за помощью к Англии. Бетман, оправдывая 4 августа в рейхстаге вторжение в нейтральную Бельгию, заявил: «Франция могла выжидать, а мы нет. Французское вторжение в наш фланг у Нижнего Рейна могло стать роковым. Следовательно, мы были вынуждены пренебречь протестами английского и бельгийского правительства». 2 августа консервативная оппозиция оказала поддержку либеральному кабинету Асквита на случай англо-германской войны. В тот же день Грей заверил Францию, что британский флот будет защищать французское побережье в соответствии с условиями англо-французской морской конвенции 1912 года. 3 августа британский кабинет решился на войну. В этот день, выступая в парламенте, Грей заявил, что Англия не может сохранить нейтралитет в случае германского вторжения в Бельгию. Парламент предоставил правительству неограниченные полномочия для использования всех британских вооруженных сил.
