Бюлов до самой своей отставки в 1909 году противился поползновениям Австро-Венгрии вовлечь Германию в конфликты с Россией и на Балканах, чреватые мировой войной. Он вспоминал: «Я не имел намерения дать подобным проискам вовлечь Германию в войну неизмеримых масштабов, относительно которой лишь одно было достоверно: мы выиграли бы от нее немногое и притом то, что могли бы получить в результате естественного развития вещей также и без войны. Рискуем же мы чудовищно многим. Ставим на карту неизмеримые ценности… Я сказал австрийскому послу Сегени, старому опытному дипломату… что девять шансов против одного, что австрийское вторжение в Сербию означает войну с Россией, девяносто девять шансов против одного, что война с Россией означает мировую войну. Пойти на такую чудовищную партию я мог бы только тогда, когда все возможные для нас козыри были бы заранее введены в игру Центральных держав».
Бюлов был хорошим оратором, неплохим дипломатом-тактиком, но был лишен сколько-нибудь значительных стратегических способностей во внешнеполитических делах и недооценивал подлинную опасность международного положения Германии, невыгоды которого он так и не смог исправить. Впрочем, для кардинальных перемен в этой области требовалось пойти на действительно стратегические уступки кому-то из потенциальных противников, скорее всего России. А делать такие уступки был явно не готов сам Вильгельм II. Также стоит отметить, что к концу канцлерства у Бюлова зародились большие сомнения в необходимости безудержного развития германского военного флота, которое было для Англии вроде красной тряпки для быка. Своему преемнику Теобальду фон Бетману-Гольвегу Бюлов завешал: «Мы теперь в качестве морской державы уже настолько сильны, что даже для Англии было бы небезопасно без нужды с нами связываться. Но нам не следует упускать из виду, что при современном мировом положении вещей серьезный европейский конфликт может привести к мировой войне со всеми ее необозримыми последствиями. Я сказал Бетману: «Всякий серьезный конфликт был бы для нас борьбой не на живот, а на смерть, причем мы поставим на карту огромные ценности. От войны мы ничего не выиграем. Насильственное присоединение датчан, швейцарцев, голландцев или бельгийцев только дураку могло бы прийти в голову. Расширение империи на восток было бы не менее рискованно. У нас уже достаточно поляков, их более чем достаточно внутри наших черно-белых пограничных столбов. Нам не следует форсировать наше судостроение! И в особенности, и прежде всего не следует форсировать сооружение броненосцев! Проникнетесь тем, что я в этом смысле настойчиво и твердо писал на этот счет в моей последней серьезной переписке с Тирпицем относительно опасности морской политики, односторонне направленной на строительство все новых и новых броненосцев и дредноутов. Вы найдете мои предостережения и увещевания, мои докладные записки и меморандумы… Еще Бисмарк, как рассказывал мне об этом сам Тирпиц, считал рискованным постройку исключительно лишь крупных судов. Усиливайте лучше сооружение миноносцев и подводных лодок. С другой стороны, нам непременно и без всякой грошевой экономии надо заботиться о том, чтобы в нашем сухопутном вооружении не было пробелов, чтобы в этом отношении мы были на большей высоте или по крайней мере на одном уровне с Францией. Франция была и останется элементом беспокойства… Французский народ, несмотря на его блестящий патриотизм, вряд ли долго будет переносить трехгодичный срок военной службы. Если Франция откажется от этих неестественно тяжелых вооружений, видя, что в военном отношении нас все равно нельзя опередить, то тогда будет создана возможность для продолжительного мира. Не обращайте внимания на глупую болтовню о нашем зигзагообразном курсе… Когда Одиссей благополучно пробрался между Сциллой и Харибдой, то его тоже кто-нибудь из ворчунов на его судне мог бы упрекнуть в зигзагообразном курсе. Другая политика была бы возможна лишь в том случае, если бы мы хотели превентивной войны, но такая война была бы преступлением, потому что, как я буду это постоянно повторять, время работает на нас».
Между тем мирному развитию Германской империи в 1914 году, казалось, ничто не угрожало. У нее не было агрессивных противников среди соседних держав. Во Франции, конечно, никуда не исчезли мечты о возвращении Эльзаса и Лотарингии, но французская армия была слишком слаба, чтобы нападать на Германскую империю. Англию все больше беспокоила германская торговая и морская экспансия, но не настолько, чтобы из-за этого начинать войну. У России же и Германии так и не появилось серьезных противоречий.
Германское общество надеялось на мирное развитие империи. Среди германских левых, политическая поддержка которых все возрастала, были сильны надежды на постепенное укрепление в стране демократических институтов, что должно было также значительно уменьшить риск вовлеченности империи во внешнеполитические авантюры. Как вспоминал один из лидеров германской социал-демократии Филипп Шейдеман, «перед войной германская социал-демократическая партия рассчитывала, политически и тактически, на мирную эволюцию к демократии и через демократию к социализму. Результаты выборов в рейхстаг позволяли говорить с уверенностью, что в относительно близком времени значительное большинство германского народа будет поддерживать социал-демократию. Уже в 1912 году из каждых трех избирателей один голосовал за социал-демократов… Социал-демократия постоянно считалась с возможностью войны, но также и с тем, что вероятность ее избежания превосходит ее возможность». Однако социал-демократы не имели никакого влияния на германское правительство, и рейхстаг в системе управления империей вообще играл подчиненную роль. Что же касается внепарламентских действий – демонстраций и забастовок, которые теоретически могли бы предотвратить войну, то большинство социал-демократических лидеров были противниками подобных акций, опасаясь как репрессий со стороны властей и возвращения к эпохе «исключительного закона», так и того, что масса может выйти из-под контроля и в стране воцарятся анархия и насилие.
Война, возникшая внезапно, как казалось современникам, из ничего, из ничтожного повода, перечеркнула все надежды и обрекла германский народ на нищету и страдания.
Часть третья
Германская империя в Первой мировой войне
Как возникла Первая мировая война
Поводом к войне, как известно, послужило убийство в Сараево 28 июня 1914 года сербским террористом Таврило Принципом наследника австрийского и венгерского престолов эрцгерцога Фердинанда. Австро-Венгрия, подталкиваемая Германией, предъявила Сербии ультиматум, требуя не только прекратить антигабсбургскую пропаганду, но и допустить высшего австрийского полицейского чиновника к расследованию покушения. Сербские власти выразили готовность принять все требования, за исключением одного – о допуске австрийской полиции к расследованию покушения. То, что террористы из организации «Молодая Босния» были связаны с начальником сербской разведки полковником Драгутином Димитриевичем по кличке «Апис», австрийское следствие неоспоримо доказало. А вот действовал ли «Апис» по собственной инициативе, организуя покушение на наследника австро-венгерского престола, или с ведома сербского правительства – это большой вопрос, окончательный и однозначный ответ на который, возможно, никогда не будет получен. Самого полковника в 1917 году расстреляли по абсолютно ложному обвинению в заговоре и государственной измене. Однако до сих пор неясно, кого убрал со своей дороги сербский принц-регент Александр: то ли опасного соперника в борьбе за реальную власть в стране, то ли опасного свидетеля причастности сербских властей к преступлению, спровоцировавшему Первую мировую войну.
