Единственно правильной политикой для Германской империи в период до 1914 года была бы, если так можно выразиться, умеренность и аккуратность. Надо было стараться удержать то, что было завоевано у Франции, сохранить единство государства, не допустить образования против империи коалиции Франции, России и Англии, но не пытаться при этом создать обширную колониальную империю и мощный военный флот, способный соперничать с британским. Колонии Германии, чьи основные интересы лежали в Европе, объективно не были нужны. В крайнем случае можно было ограничиться захватом некоторых территорий в Африке, но не стремиться к их расширению и не провоцировать на этой почве конфликты с Англией и Францией. Ничтожна была и вероятность, что британский военный флот будет пиратским образом чинить препятствия германскому торговому судоходству. Подобное вопиющее нарушение международного права сплотило бы против Британской империи не только блок континентальных держав, но и США. Германии достаточно было бы иметь такие военно-морские силы, которые совместно с силами береговой обороны смогли бы отразить попытку британского флота атаковать германское побережье и высадить там десант, – и только. В этом случае вероятность возникновения мировой войны свелась бы к минимуму и ничто не смогло бы помешать бурному росту германской промышленности. Тогда открылся бы путь к подлинной интеграции в состав Германской империи если не польских земель Пруссии, то по крайней мере Эльзаса и Лотарингии. Мирное «врастание» эльзасцев и лотарингцев в Германию, в свою очередь, снизило бы остроту германо-французских противоречий. И открылась бы дорога к европейской интеграции. Европа могла бы получить «Общий рынок» и Евросоюз лет на 20–30 раньше, чем это произошло в действительности! Главное же – континент был бы избавлен от двух мировых войн и гибели десятков миллионов людей. От подобных перспектив просто дух захватывает! Но ни Вильгельм II, ни его советники, министры и генералы, к несчастью, не оказались действительно здравомыслящими политиками. Никто из них не смог трезво оценить сложившееся международное положение и выбрать правильный курс для германского государственного корабля. И Германия упустила шанс стать мотором европейской экономической и политической интеграции. Сегодня же именно этим шансом она не без успеха пытается воспользоваться.
А так бы Германию и Европу могло ждать счастливое время уже во втором десятилетии XX века. Бюргеры бы мирно потягивали пиво, играли в кегельбанах, кушали бы традиционную свиную ножку с клецками и кислой капустой и гороховый суп с копченостями. Слушали бы «милого Августина», тихо спали бы в теплых ночных колпаках. Помирились бы с французами и с удовольствием вкушали бы «бордо», а французы – «рейнвейн». Открылись бы границы, и все народы свободно перемещались бы от Атлантики до Польши, от датских проливов до Италии. Мирная идиллия начала века тогда могла бы сохраниться и до его конца. Ни Германии, ни ее соседям воевать было бы не с кем и незачем. И прошлое столетие не вошло бы в историю человечества как самое бурное и кровавое.
Может быть, Россия, Германия и Австро-Венгрия смогли бы договориться друг с другом, создав буферное Польское государство и превратив аморфный «Союз трех императоров» в основу «Пан-Европы». Тогда Россия бы навсегда стала частью единой Европы и вкусила бы все блага европейской экономической и культурной интеграции. Тогда была бы полная демократизация всех трех империй на пути превращения их в безусловно конституционные монархии. Всеобщий мир был бы обеспечен. Но не получилось.
Бисмарк считал, что «преимуществу, которое дает германской политике отсутствие прямой заинтересованности в восточных вопросах, противостоит невыгодность центрального и открытого расположения Германской империи, с ее растянутыми на все стороны линиями обороны и с легкостью формирования антигерманских коалиций. При этом Германия является, может быть, единственной великой державой в Европе, которую никакие цели, достижимые только путем победоносных войн, не могут ввести в искушение (тут опытный государственный деятель проявил поразительную политическую наивность. – Б. С.). Наши интересы заключаются в сохранении мира, в то время как у всех без исключения наших континентальных соседей имеются тайные или официально известные желания, которые могут быть выполнены только путем войны. Сообразно с этим мы должны соразмерять нашу политику. Это означает по возможности препятствовать войне или ограничивать ее. В европейской карточной игре мы должны сохранять за собой последний ход, и никаким нетерпением, никакой услужливостью за счет страны, никакому тщеславию или дружественным провокациям мы не должны позволять, чтобы они преждевременно вынудили нас перейти из стадии выжидания в стадию действия…
Цель нашей сдержанности не в том, чтобы со свежими силами напасть на кого-либо из наших соседей или возможных противников, после того как другие были бы ослаблены. Напротив, мы должны стараться честным и миролюбивым использованием нашей мощи ослабить недовольство, вызванное нашим превращением в подлинно великую державу, чтобы убедить мир, что германская гегемония в Европе полезнее и беспристрастнее, а также менее вредна для свободы других, чем гегемония французская, русская или английская».
«Железный канцлер» утверждал: «За время своей служебной деятельности я три раза советовал вести войну: датскую, богемскую (против Австрии. – Б. С.) и французскую, но всякий раз я предварительно уяснял себе, принесет ли война, если она окажется победоносной, награду, достойную тех жертв, каких требует каждая война; а в настоящее время эти жертвы несравненно тяжелее, нежели в прошлом столетии. Если бы я предполагал, что по окончании одной из этих войн нам пришлось бы с трудом измышлять желательные для нас условия мира, то едва ли я убедился бы в необходимости таких жертв, пока мы не подверглись физическому нападению. Международные споры, которые могут быть решены только войной народов, я никогда не рассматривал с точки зрения обычаев геттингенского студенчества и личной чести дуэлянта, а всегда взвешивал последствия этих споров на притязание немецкого народа вести, наравне с прочими великими державами Европы, автономную политическую жизнь, насколько это возможно при свойственных нашей нации внутренних силах».
Но к голосу отставного «железного канцлера» уже никто не прислушивался. Он обрекался на роль Кассандры. Бисмарк был последним и единственным политиком-реалистом в Германской империи. После него у руля германского государственного корабля оказывались люди с ярко выраженными авантюристическими наклонностями, склонные переоценивать германскую военную и экономическую мощь и недооценивать мощь ее потенциальных противников. И войну они рассматривали не как крайний, а как один из законных способов, наряду с другими, разрешения международных споров и обеспечения национальных интересов. Кончилось это двукратным неспровоцированным нападением на соседей, геноцидом «расово неполноценных народов» и полным и окончательным крахом Германской империи в 1945 году.
1 августа 1898 года над гробом Бисмарка император Вильгельм II пообещал «то, что великий канцлер создал при императоре Вильгельме Великом, хранить и приумножать, а если понадобится, защищать любой ценой». Он не думал тогда, что через каких-нибудь 20 лет империя пойдет прахом, а ему придется искать убежища в Голландии.
