* * *
Лучше бы сидела и учила анатомию, ей-Богу. Ненавижу. Просто на дух не переношу все эти сборища и попойки. И нет, во мне нет ничего правильного и святого. Я не осуждаю их действия и веселье. Каждому свое. Просто так уж пошло с детства, что мама с папой категорически запретили мне пить, приводя в пример моего дедушку. Тот допился до чертиков, едва не загубив себя и мою маму. И если бы не «принц на белом коне», в виде моего папы, то ни мамы, ни тем более меня сейчас бы не было. И пусть дедушка встал на путь исправления, опять-таки с помощью моего принца-папы, мысль что алкоголь — зло, плотно засела в моей голове. И вот сейчас я ощущаю себя унылой… фекалией. Белая ворона с апельсиновым соком в руках. Мне — не весело. Более того — мне фигово. Правильнее всего было бы встать и уйти домой, но я ведь у Егора. Вот он шанс. Юсупов, в отличие от других, пьет не так много и могу поклясться, что смотрит на меня. Не могу я уйти и профукать свой шанс хоть как-то с ним сблизиться.
— Анька, ты чего не пьешь? — заплетающимся языком произнес мой одногруппник Влад, усевшись рядом со мной на диван.
— Алкоголь вреден для здоровья.
— А я слышал, что он расширяет сосуды. Рюмашка против бляшки.
— А я слышала, что алкоголики плохо заканчивают. С отекшими мордами, циррозом печени и дилятационной кардиомиопатией.
— Зануда ты, Озерова, — кладет руку мне на коленку. — Но красивая зараза, так бы и сожрал.
— У тебя конечность лишняя? — зло бросаю я, скидывая его руку со своей ноги.
— Влад, тебя там Яна зовет, — поднимаю голову на Егора.
— Уже бегу. Янууууся, — вскакивает с дивана, поправляя на ходу свисающие штаны. Придурок.
— Ты чего такая загруженная? Не нравится здесь? — приобняв меня за плечо, интересуется Егор. Ну что я за желе такое? Он улыбается, а я как дура лыблюсь в ответ.
— Нормально. Просто шумно.
— Да вроде не очень. А пойдем потанцуем?
— Там не медляк.
— Ну и что, сделаем медляк.
И вот тут я поняла, что не просто ведома. Я — идиотка. И вовсе не потому что пошла танцевать с Егором. Это как раз было прекрасно. А вот идиотка взяла сначала один бокал от Егора с просьбой «ты только попробуй», затем второй бокал со словами «не выпьешь — я обижусь», потом третий. Может был еще и четвертый? Не помню.
Когда я поняла, что мне стало плохо? Наверное, в тот момент, когда сильно закружилась голова. Хотя головой это вообще назвать трудно. Голова — вообще не моя. Последнее, что я четко помню, как спросила на удивление нормальным голосом у Егора, где можно прилечь. Схватила бутылку воды и поковыляла в указанную мне комнату.
* * *
Захлебнуться от собственной рвоты — это, пожалуй, одна из самых дебильных смертей. Руки трясутся, голова — не моя, тело — и подавно, но где-то там, на задворках сознания, понимаю, что я сейчас умру, если не перевернусь. Кое-как поворачиваю голову и извергаю содержимое на подушку. Вот только легче от этого не стало. Я умираю. И точно не смогу в следующий раз повернуть голову. Дальше — хуже. У меня точно слуховые галлюцинации. Крики. Очень много криков. И голос знакомый.
— Боженька, пожалуйста, помоги мне. Я же почти не делала ничего плохого.
— Не поможет он тебе, Аня. Хотя дурам везет, — О Боже, только его голоса мне не хватало в голове. — Открой глаза, — мне это кажется. Просто кажется.
— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое…
— Я сказал открой глаза, — хлопок по щеке рефлекторно заставляет меня приоткрыть глаза. Черт, еще и зрительные галлюцинации.
— Чего нажралась, Анечка? — черт возьми, как настоящий Лукьянов.
— Отче наш, су…су… сущий на небесах.
— Последний раз спрашиваю. Что употребляла, Аня-дольчегабаня, всю постель мне обблеваня.
— Брысь отсюда. Кыш. Кыш. Изыди. Изыди, — зажмуриваю глаза, что есть сил.
— Что с ней? — это ведь голос Егора. Или снова галлюцинация? — Я ей сказал идти в мою комнату, а она как-то попала к тебе.
— Я тебе мало в прошлый раз накостылял?!
— Ты сам сказал, что ночуешь сегодня не здесь.
— Это мой дом, я могу делать то, что хочу и три тысячи раз изменить свои планы. Ты чем ее напоил, паскуда?!
— Ничем таким. Она вообще мало пила, только то, что я налил. Почти сразу пошла спать.
— Блевать она пошла, а не спать. И почему-то не в твою комнату, а в мою. Хоть бы посмотрел, что с ней. Придурок.
— Я не знал, что ей плохо, — нет, это точно Егор! Открываю глаза, наблюдая за тем, как он тянет ко мне руки.
— Не трогай ее, — кто-то ударяет со всей силы ладонью по руке Егора. Пытаюсь сфокусировать взгляд — Лукьянов. Бред какой-то. — Чтобы через десять минут всей этой компании не было.
— Как?
— Попой об косяк. Меня не интересует как. Если у вас есть деньги на алкоголь, значит есть и на такси. Не свалят все через десять минут — лично выгоню, опозорив тебя по самое не могу. Живее, Егор. Выгони всех к чертовой матери по домам.
Все, это точно не галлюцинация. Я в доме у этого. Как так? Мне надо домой. Срочно. Пытаюсь подняться.
— Куда собралась?
— Домой.
— Обязательно поползешь после того, как заменишь мне постель и уберешь следы своих преступлений, — громко произносит Лукьянов, переворачивая меня на бок.
И только звук расстегиваемой молнии на платье немного приводит меня в чувство. А когда с меня стягивают само платье — и подавно. Однако что-либо сказать у меня не получается. Язык словно к небу прирос. И глаза открыть не получается. Чувствую, как меня подхватывают на руки. Сердце барабанит как ненормальное весь путь не пойми куда. И только, когда меня усадили на что-то твердое и на меня полилась вода, я осознала куда он меня принес….
Глава 7
Дико холодно. Так холодно, что меня начинает колотить. Снова мама открыла мне окно на ночь. Все ей мало свежего воздуха. Ну вот зачем? Пытаюсь нащупать руками одеяло, но ничего не выходит. Руки как будто не мои. Я их не чувствую. Они словно ватные. Блин, неужели я опять отлежала ладони? Обе?! От отчаяния хочется выть. Что, собственно, я и делаю, судя по раздающемуся звуку. Хлопок двери и я облегченно выдыхаю — мама.
— Мам, закрой окно. Холодддно.
Последняя попытка натянуть на себя непослушными руками одеяло заканчивается тем, что я выхожу из полудрема, но… от ударов по щекам. Не сказать, что удары болезненные, но отрезвляющие. Такие, что я моментально открываю глаза. Что за чертовщина?
— Оставь мою мочалку в покое. И я, к счастью, не твоя мама, у которой тяжелые последствия после болезни Лайма.
— Какую мочалку? Это мое одеяло, — охрипшим, совершенно незнакомым мне голосом произношу я, пытаясь сфокусировать взгляд на…на…Лукьянове. Несмотря на головокружение, озноб и раздражающую воду, которая льется на меня из душевой лейки, недавние события врезаются в мое сознание. Боже, какой позор. Ужас. Я у него дома. Изгадила всю кровать, а сейчас сижу на бортике ванной кое-как облокотившись спиной о холодный кафель, полуголая и совершенно без сил.
