– Расслабили? Теперь забудьте про горло. Петь надо совсем другим местом!
– Губами и языком?
– Фу, какая гадость! Тут у вас всех одно на уме! Вы должны петь трусами!
– Трусиками?
– Ну конечно! Раздевайтесь! Нет, бельё оставьте.
Бено опустился перед Моникой на колени, приложил ухо туда, где животик почти уже совсем закончился.
– Пойте!
– Светлый союз наших сердец нежным покровом любовь осенит!
– Я ничего не слышу! А звук должен рождаться отсюда, из лобковой кости!
Дирижёр потыкал пальцем в отпечаток своего уха и повёл палец вверх.
– Вообще-то, то что вы делаете, стоит 5 марок в час, – заметила балерина.
– Моё искусство не измерить деньгами. Потом расплатитесь. Так вот, звук поднимается до диафрагмы.
Бено ткнул девушку под дых, зашёл за спину, фамильярно приподнял Монике грудь, нащупал ладонями солнечное сплетение.
– Так. Теперь наберите воздуха. Надуйтесь, как лягушка. Только не вздумайте испортить воздух, я этого не выношу. Зафиксируйте. Вообразите себя бочкой. Вот такой вы должны быть всё время, пока поёте. Чтобы внутри было пусто и гулко.
– Я задыхаюсь!
– Терпите. Дышать будете после занятий. Звук минует горло, не задевая его и упирается… Откройте рот!
Бено вставил в рот Монике палец, чтобы коснуться нёба. Ему пришлось вывернуть руку.
– Вот сюда. Запомнили? Закройте рот. Отдайте палец! Всё, не шевелитесь. Показываю ещё раз, приготовьтесь.
Бено ещё раз проделал все операции, теперь намного быстрее. Палец к трусикам, пупку, грудям, губам.
Моника стояла, не шевелясь и не дыша. Практически голая, с вытаращенными глазами, она похожа была на фарфоровую куклу человеческого роста.
– А теперь – пойте!!! – приказал дирижёр.
Моника издала мощный и чистый звук, пронзивший всех, кто был рядом, и взволновавший находящихся вдалеке. Проснулся Макс, вздрогнула Берта, скорее спрятала рацию Матильда. Бено бросился на колени, прижался ухом к тому месту, которое называл источником звука.
– Вот! Да! Есть! Пошла, родная! Я слышу! Ещё! Да! Да!
Со стороны похоже было на счастливый финал долгой и затейливой прелюдии. Моника тянула ноту пока не закончился воздух. Потом глаза её закатились, девушка рухнула без чувств на руки подоспевшего Арнольда. Но тут же пришла в себя.
– Арнольд, ты слышал? Я пела!
Бено смахнул слезу.
– Боже! Как я всё-таки хорош!
– Будем честны. Это не ты хорош, а я! – возразил Тони.
Моника снова запела. Всё ту же ноту. Других она ещё не выучила.
– Возможно, мы открыли ящик Пандоры, – сказал Тони. – Её можно заткнуть, не нанося увечий?
Опытный Бено обрисовал дальнейшую судьбу новорожденной певицы.
– Через месяц она научиться делать паузы. Но совсем замолчать не сможет уже никогда.
– Браво! – раздался голос за спиной. Бено не сразу узнал, но почему-то испугался этого голоса.
Все обернулись. Совершенно один, будто не охотится за ним всё голландское сопротивление, в центре зала стоял полковник Бирке. Способность незаметно возникать за спиной честных граждан делает негодяя вдвойне противным.
– Какие успехи! Рад видеть, что моя опера не стоит на месте!
– Что значит, «моя опера»? – насупился Тони.
– То и значит. В этом городе всё моё. Дома, солдаты, воздух. Женщины. И опера. И вы.
– Это моя опера! Я продюсер! – упёрся итальянец.
– Поговорим об этом сразу после премьеры!
Они стояли нос к носу. Садовник в роли мафиози и полковник в роли хозяина мира.
Тут вышла Берта, увидела коменданта, хотела нырнуть обратно, но взяла себя в руки, натянула улыбку, распахнула объятия и шагнула в зал.
– Густав!
– Мадам!
Берта изобразила всю женскую вертлявость, на которую только была способна.
– Хоть я ещё сердита на вас, всё равно рада видеть. Скажите спасибо тому, что вы такой импозантный. Моё сердце тает от ваших погонов. Признайтесь, вы пришли меня порадовать?
– О да!
Берта игриво хлопнула полковника веером по орденской планке и хихикнула, как это делают девочки в предвкушении праздника.
– Подождите, не говорите, я хочу, чтобы все это услышали! Господин дирижёр, подойдите к нам. И вы, так называемый господин продюсер. Господин комендант сделает важное заявление!
Берта не могла скрыть торжества.
– В качестве анонса скажу, можете подходить с вещами. И подготовьте платки, будет прощание и слёзы.
Бирке повернулся ко всем:
– Господа, я – гауляйтер вашего департамента, полковник Бирке. Немецкое командование в моём лице одобряет и приветствует постановку оперы. Вы знаете, что на премьере будет важный гость.
– Что? Густав, что ты несёшь? Ты обещал всё отменить! – возмутилась Берта.
– Увы, мадам. Это выше моих сил. Оперой заинтересовались в Берлине, на самом верху. Впрочем, вы наверняка уже всё знаете.
Присутствующие озадаченно смотрели друг на друга, пожимали плечами.
Бирке повернулся к Бено:
– Это удивительно! Вы никому не растрезвонили?
– Вы же велели молчать!
– Я не думал, что вы способны на такую подлость.
– Сюда ещё кто-то припрётся? – вмешалась в разговор Берта.
– Не стоит так говорить о руководителе государства, – Бирке нахмурил брови.
– Так это правда?
– Я не понял, вы знаете или нет?
– Я ничего не знаю и крайне возмущена!
Все полковники – подлецы! Я вас никогда, никогда не прощу!
– Мадам!
– Нет!
Берта сказала: «Ах!», – отвернулась и пошла прочь. Ушла, впрочем, недалеко. Села возле кассы и стала слушать.
– Раз такое дело, как продюсер я требую финансирования. Нам нужны декорации, костюмы, оркестр! – сказал Тони.
Бирке достал из кармана конверт. Потряс его и вручил Тони. Садовник заглянул внутрь.
– Но здесь пусто!
– Вот именно!
Круша тишину подковами, комендант удалился.
* * *
Он сел в машину. Авто покатило прочь. Клаус вопросов не задавал. Терпел зуд любопытства, как и положено воспитанному адъютанту.
– Я даже не могу сказать определённо, поняли они, что я им сказал, или нет! – наконец признался Бирке.
