– Эли писала мне, часто, – призналась, наконец, после затянувшегося молчания. – Каждое новолуние она отправляла гонца к границе, и он оставлял для меня послание в старом высохшем дубе.
– Твой муж не знал об этом?
– Ты можешь называть его дедушкой, он не так плох, каким хочет казаться, – с нежностью произнесла она, на что я криво усмехнулась:
– Давай не будем, – прошла к настеленным шкурам, которые, если я правильно понимаю, исполняли роль кровати, и присела. Напряжение не отпускало, несмотря на спокойствие, тело казалось деревянным и будто бы чужим. – Так он не знал?
Переубеждать меня Шали не стала, хоть за это спасибо.
– Не знал, они с Эли расстались не очень хорошо.
Я вновь усмехнулась. «Не очень хорошо», – это ещё мягко сказано. Она сбежала против его воли, а такие, как Олт Лиот (если я хоть что-то понимаю в людях), такого не прощают. Они вообще никому ничего не прощают. Для них существует лишь два мнения – своё и то, которое неправильное.
Но Шали, будто не заметив, как я скривилась, продолжила.
– Эли всегда была своевольной. Она любила свободу и поступала так, как считала нужным. Вся в отца. Но сбежав с Маригором, она сглупила и пожалела об этом поступке почти сразу. Только пути назад уже не было. Олт пообещал казнить её, если бы она вздумала вернуться на земли Пустоши.
И после этого она говорит, что он не так плох, каким хочет казаться. Да, я-таки поверила.
– Я пыталась его переубедить, – она горько усмехнулась и покачала головой, – будто это возможно…
– Сейчас что-то изменилось? – спросила без тени улыбки. Она же не может не понимать, что раз он не простил дочь, то разве сможет принять внучку?
– Сейчас изменилась я, – в тон мне отозвалась Шали. – И я скорее умру, чем позволю навредить тебе.
Геройство – это прекрасно, но…
– Хочешь сказать, что его это остановит?
Женщина долго смотрела мне в глаза, а потом лучисто улыбнулась, от чего морщины лучами рассыпались по уголкам губ.
– Я могу куда больше, чем ты думаешь.
Не стала говорить, что меня это не очень-то успокаивает, просто промолчала. Тишина длилась недолго. Женщина села рядом со мной, но обнимать меня не спешила.
– Ты любишь его? – вопрос, поистине, оказался для меня неожиданным.
Но ответила я на него спокойно, без лишних эмоций:
– Не знаю.
И это было чистой правдой.
Любовь… Такое странное слово… Раньше я была уверена, что понимаю его значение, а теперь… Когда уютно и спокойно рядом с человеком – это уже любовь, или всё же нет? Как разобраться в себе?
И, что немаловажно, нужна ли я ему? Вот такая – со множеством тайн и секретов, разгадки на которые мне самой неизвестны? С сомнительными родственниками, которые только и мечтают о том, чтобы убить его?
Шали улыбнулась каким-то своим мыслям и быстро встала:
– Я приведу его, вам нужно поговорить.
Что ж… За это я ей действительно благодарна.
– Спасибо, – прошептала, когда она уже скрылась за шторой.
* * *
Шали не было слишком долго, так долго, что я вдруг испугалась.
А что, если Брайен уехал? Оставил меня в руках вновь обретённых родственников и отправился искать помощь в другом месте? Неужели я его больше никогда не увижу? Ведь нас, помимо обручальных браслетов, которые никакой силы не имеют, ничего не связывает?
Я не выдержала, развернулась и вышла за «дверь», вот только дальше порога уйти у меня не получилось. По обе стороны от шторы стояли воины – высокие, поджарые, с бесстрастными лицами и пустым взглядом.
Они синхронно, совершенно не сговариваясь, перекрестили длинные копья, преграждая мне путь.
– Вернитесь в комнату, – пробасил один из них, всё так же глядя прямо перед собой.
Я застыла на мгновение, отмечая, что дальше по коридору стоят ещё четверо мужчин, и вернулась обратно. Что ж, кроме матушки с остальными родственниками у меня как-то не складывается.
Отец, брат, теперь вот… дед.
Удивительно, но я не злилась, усиленно думала, как выпутаться из сложившихся обстоятельств, и пыталась воскресить в мыслях хоть что-то полезное. Но, кто бы сомневался, нужной информацией меня никто не снабдил, им всем было выгодна моя неосведомлённость.
Догейра привёл нас к хранительнице не просто так? Он знал, что она захочет присвоить трофей в виде полукровки с какой-то там небывалой силой, которую я не чувствую и не понимаю? По всему выходит, что знал…
Деда, Олт Лиота, моё появление не обрадовало, значит его Лиссанэа не посвятила в свои планы? Или посвятила, а он лишь сыграл выделенную ему роль?
А Шали? Она с ней заодно, или ей можно верить? Судя по тому, что её до сих пор нет, верить всё же не стоит.
Стоило только об этом подумать, как я услышала шаги. Минута, другая, и, откинув штору, в комнату вошёл Брайен. Мрачный и злой.
Шали кивнула мне, и скрылась, зычным голосом скомандовав:
– Оставьте их наедине!
– У нас приказ, – словно заведённый пробасил воин.
– Теперь у вас другой приказ.
На несколько мгновений воцарилась тишина, а потом звякнули копья, и коридор опустел. Шали вновь заглянула к нам, и быстро прошептала:
– У вас не так много времени.
Кивнула.
Она ушла, и мы остались наедине.
Мужчина смотрел на меня исподлобья и молчал. Я тоже молчала, потому что не знала с чего начать. С оправданий? Но значат ли они для него хоть что-то…
Отвернулась, не в силах выносить его взгляд и обхватила себя руками, пытаясь хоть так защититься от колючего холода, что витал между нами.
– Я не хотела, – бросила тихо и безрадостно усмехнулась, – хотя нет – хотела. В ту ночь я безумно боялась, что всё повторится…
Вздрогнула, вспомнив вкус крови на губах, безумный взгляд опоённого какой-то гадостью мужчины, и собственное бесполезное сопротивление.
Это, будто бы, было в прошлой жизни. Даже кажется, что тем мужчиной был вовсе не Брайен, а кто-то другой.
– Я не знала, как сказать тебе об этом. Ты был в своём праве, ведь священник обвенчал нас. Но мне было страшно… И медальон «спас» меня. Своеобразно, конечно, но на тот момент я была благодарна и за это…
Наступила тишина – вязкая и обжигающе ледяная.
Хотелось развернуться к нему лицом и крикнуть, что это ничего не значит, что я больше не боюсь, что вновь хочу увидеть в его глазах неподдельное тепло… Но я стояла, и молчала, всё так же смотря в треклятое окно, занавешенное тошнотворной цветной тряпкой.
– Брачная ночь, – наконец, заговорил он, – как плод воображения – это… Сильно.
