– По правде сказать, мне придётся ещё пару раз упомянуть её имя, – протянула я.
– Я постараюсь мужественно перенести это, – она с торжественным видом приложила ладонь к сердцу.
Долгий и подробный рассказ о том, как Адамс собирался меня убить, о том, как изменилось моё отношение к Сандре, о том, как я потеряла Энрике, о том, как Эмили случайно помогла мне преодолеть творческий кризис, и, конечно, о том, какую внутреннюю трансформацию я пережила за эти месяцы, – этот рассказ Питерс выслушала, ни разу не прервав мой монолог ни вопросом, ни замечанием. Лишь когда я закончила говорить, подруга, рассеянно покачав головой, пробормотала:
– Лиз, я думаю, тебе очень повезло.
– Повезло? – не веря своим ушам, переспросила я. – Это в чём же?
– Возможно, ты пережила здесь гораздо больше, чем другие. По крайней мере, я не знаю никого из наших, кто сумел бы так близко подобраться к сторонникам Заказчика. Нет, я больше тебя не осуждаю, – добавила она, заметив мой недовольный взгляд. – Слушай, тебе хотели перерезать горло; потом ты потеряла ребёнка, а перед этим мучилась сомнениями, стоит ли прерывать беременность; ты охмурила охранника, отправила его во френд-зону, из-за чего он перестал с тобой даже разговаривать. Ты использовала чувства к Уилсон как способ раскрыть свою героиню. Именно ты помогла посредственной Хейли Новак стать на верный актёрский путь. Ты, а не Дэвид. Ты воплотила на экране Актрису так, как никто из нас не смог бы это сделать. Ты подружилась (и не спорь со мной!) со Смит, и она убедила тебя принять себя вопреки устоявшемуся мнению окружающих. Ты скрывала большинство из этих событий, глубоко прятала свои настоящие переживания, и, как следствие, лишилась друзей. Да от этого свихнуться можно!
– Не такой уж мой опыт и уникальный, – проронила я.
– Может, и не уникальный, – согласилась Джен. – Но я, например, за это время всего лишь пропустила свою свадьбу, сыграла в кино, поссорилась с лучшей подругой и завела отношения с лучшим другом. Скучновато, не находишь? И вот к чему я веду: попробуй написать обо всём этом.
Я рассмеялась.
– Джен, какой из меня писатель? Я могу произносить текст на камеру, но не сочинять его.
– Дело не в этом. Ты напишешь это не для других, а для себя. Никто этого не прочитает. Если, конечно, ты сама не захочешь кому-то показать эту историю.
– И зачем, в таком случае, мне нужно тратить на это время?
– А на что ещё его здесь тратить?
Не дождавшись от меня ответа, Питерс продолжила:
– Тебе следует навести порядок в своих мыслях и в своих ощущениях. И, когда ты посмотришь на эти несколько месяцев как будто со стороны, как будто вместо тебя о них говорит какой-то другой человек, – поверь, ты откроешь в себе много нового. Причём начни прямо сейчас, ведь чем больше времени будет проходить – тем меньше деталей останется в памяти.
– Я не уверена, что…
– Не уверена, что сможешь водить ручкой по бумаге? Серьёзно? Боже, ты же будешь писать не ради Нобелевской премии. К тому же никто не заставляет тебя создавать «Трилогию желаний»
20 в тысячу страниц. Не нужно описывать всё подряд: говори лишь о том, что тебя волнует, и о тех, о ком тебе хочется рассказать, о тех, с кем ты больше всего взаимодействовала. Всех остальных – к чёрту! – бескомпромиссно выкрикнула подруга. – Если кому-то захочется стать автором бестселлера, изобразить эпопею наших будней и проникнуть во внутренний мир каждого из нас, – пожалуйста, пусть делает это. Но твоя цель – избавиться от бардака в голове.
***
Напряжение между мной и Джен никуда не делось после откровенного разговора с подругой. Неловкость не ослабла в один миг после того, как я поведала ей всё то, что давно должна была открыть. Воспоминания о том, что мы обе натворили и наговорили друг другу прежде, были ещё свежи, и потому вряд ли стоило ожидать, что каждая из нас просто вычеркнет этот досадный эпизод из памяти и сделает вид, будто никакого разрыва между нами не было.
Но всё же наша молчаливая враждебность сменилась желанным (и не только для нас) воссоединением, пусть пока сдержанным и неуклюжим.
В тот же день, само собой, я примирилась и с Полом. Мне не хотелось говорить Питерс о той ночи, когда пьяный Макбрайд приставал ко мне, но раз уж между нами не должно было остаться секретов, я открыла подруге и эту правду. Однако для Джен она не стала неожиданностью: британец давно признался в содеянном и был великодушно прощён.
– Пол всего лишь нуждается в человеке, с которым он сможет создать крепкую семью, – сказала Питерс, когда я дипломатично заметила, что по-прежнему не понимаю, что же всё-таки притянуло их друг к другу. – И я хочу того же. Нам больше не нужно любви, от которой кружится голова. На одной романтике далеко не уедешь. Рядом должен быть кто-то надёжный, кто-то, с кем можно чувствовать себя в безопасности, о ком можно позаботиться и кто проявит такую же заботу о тебе.
Мы начали проводить всё больше времени вместе, медленно, но верно преодолевая тот барьер, который упорно выстраивали несколько недель. И это возобновившееся общение с друзьями помогало легче переносить муку бесконечного ожидания того момента, когда Дэвид перемонтирует фильм.
И всё же осталась одна вещь, о которой я так и не поведала Джен. Я не стала распространяться о тех обрывочных сведениях из жизни Сандры, которые – случайно или намеренно – доверила мне шатенка. По правде сказать, меня так и подмывало поделиться с подругой фактами о прошлом Смит, но опасения, что моя болтливость может впоследствии как-то навредить Сандре, не позволяли сделать это. И, хоть я отлично понимала, что Смит вряд ли растрепала бы мне нечто такое, что могло потом навести на её след детективов или агентов, всё-таки я предпочла оставить эту информацию при себе.
К совету Питерс начать литературную деятельность в целях психотерапии я прислушалась. И пожалела, что не додумалась до этого раньше. Не сказать, чтобы я испытывала бурную радость, описывая перипетии своего плена, но в этом процессе присутствовал один неоспоримый плюс: у меня появилось занятие, которое отвлекало от смертельной скуки. Я была уверена, что мою писанину никто никогда не прочтёт, и потому не скрывала ничего, даже самых постыдных чувств и мыслей. Бумага и чернила не умеют осуждать.
Именно благодаря сочинительству те пару недель, которые потребовались для перемонтажа «Поклонения», пролетели для меня незаметно. Это не значит, что в бункере ничего не происходило. Наверное, происходило, однако мне не было до этого дела. Поэтому в моей памяти не осталось подробностей о том периоде пребывания в заложниках. Но, уверена, если бы случилось что-то стоящее и достойное внимания, кто-нибудь из моего круга общения не преминул бы меня об этом известить, а раз новостей не поступало, значит, ничего в нашей тогдашней тюремной жизни существенно не менялось.
