Хуже дела обстояли у Дэна и Дхарама, которых, как и обещала Смит, выпустили вечером того же дня.
Оказалось, что побег – слишком громкое слово для той жалкой попытки, которую парни предприняли, чтобы выбраться из этого места. Нойманн ухитрился незаметно украсть у охранника магнитный ключ от одной из дверей на третьем уровне, ведущих к той части бункера, куда вход для нас был закрыт. Вместе с Сингом он открыл запретную дверь, и актёры со всех ног бросились искать выход, надеясь достигнуть цели быстрее, чем их заметят по камерам и схватят надзиратели. Понятное дело, далеко они не убежали: и минуты не прошло, как парней уже вели обратно на наш жилой уровень, где заперли в номерах.
После освобождения беглецов ожидало немое порицание. Штильман грозился придушить их за безрассудство собственными руками и даже вычеркнуть их персонажей из сценария, чтобы Дэн и Дхарам больше не принимали участия в съёмках (а спасло их от такой участи предупреждение Смит о том, что это нарушит правила, установленные Заказчиком), но всё же не стал применять к ним каких-либо репрессий. Он лишь молча покосился на них с несчастно-обиженным видом и ничего не ответил на их скомканные извинения, которые парни принесли нам, специально собрав для этой цели всех в общем зале. Впрочем, никто ничего им не ответил.
Но и семь дней, в течение которых мы не могли заниматься фильмом, были слишком суровым наказанием за этот мелкий, на мой взгляд, проступок. Мне казалось несправедливым, что Питера Адамса, который вполне мог меня убить, фактически помиловали, а из-за Нойманна и Синга, не причинивших никому вреда, покарали всех.
Время без любимой работы тянулось даже медленнее, чем до того, как Андерсон написала сценарий. Мы острее обращали внимание на недостатки нашего положения, которые игнорировали, пока были заняты процессом кинопроизводства. Мы словно только сейчас обнаружили, как же невыносимо хочется выйти на улицу, просто подышать и погреться немного под лучами солнца, которого, как выяснилось, мы были лишены уже больше двух месяцев; как же сильно мы тоскуем по родителям, друзьям, любимым; как же опротивели нам стены нашей крепости.
Пока большинство из нас в большей или меньшей степени было включено в работу над кино, не возникало вопросов, чем занято свободное время: его просто ни у кого не было, почти все находились при деле. А в эту неделю простоя заложники откровенно маялись дурью, заполняя пустые дни бездельем. Можно было найти занятие, но почему-то ничего делать не хотелось, в том числе и мне.
Дэвид и Лола, которым хоть и запретили работать со сценарием, всё же вяло спорили друг с другом из-за того, какой должна быть концовка фильма. И то, что они никак не могли сойтись во мнении, между прочим, тормозило нас, актёров, в плане изучения сюжета: мы не знали, как закончится кино, соответственно, не имели возможности увидеть перспективы ролей.
Мне больше, чем другим, не терпелось опробовать новую трактовку своей героини, ту, что помогла мне раскрыть Уилсон. Мысленно я накидывала десятки вариантов будущей игры, но всё это пока оставалось в теории.
Кстати сказать, с Эмили мы больше не заговаривали о случившемся на каскадёрских матах. И мне, и ей было и без того понятно, что никакого продолжения не будет. Ничего, кроме дружеского общения и партнёрства по фильму. Она, видимо, догадывалась, что для меня будет лучше, если я в одиночку поразмыслю над всеми теми догадками, идеями и выводами, которые возникли в результате нашей с ней беседы. Но, как ни странно, между нами никакой неловкости не появилось, скорее, наоборот, мы стали несколько раскованнее друг с другом.
Джен я об этом инциденте не рассказала. Дело было абсолютно не в том, что я стеснялась поцелуя с девушкой. Никакого стыда я не чувствовала. Меня по некой необъяснимой причине не тянуло говорить с подругой о пересмотре жизненных приоритетов, о том, что, вероятно, моя личная жизнь находится не в самом начале их списка. К тому же все эти разговоры лишний раз напомнили бы Питерс о её собственных отношениях, а я предпочитала, чтобы она как можно меньше нервничала из-за возможной измены её жениха.
А ещё я до сих пор была слегка задета тем, что именно Джен во всеуслышание объявила о моих неформальных отношениях со Смит. И хоть доля правды в её словах была, и я не могла больше это отрицать, всё же во мне жила обида, ведь подруга даже не извинилась за то, что выставила меня перед всеми ренегатом.
Размышления о том, что сказала мне Эмили, и о том, что ранее озвучила Сандра, неслабо меня выматывали. Пару раз я испытывала искушение подойти к Смит и, нет, не признать справедливость её слов, но узнать, сколько времени у неё ушло на то, чтобы принять себя такой, какая она есть, и как ей удалось смириться со своей природой. Наверное, если бы шатенка сама попыталась снова вывести меня на откровения, я бы сдалась. Однако она таких попыток не предпринимала.
Долгое время в бункере мне не снились сны. Или я просто их не запоминала. Но моё теперешнее эмоциональное состояние привело меня к тому, что чуть не каждую ночь, засыпая, я стала переживать тревожные видения с горьким привкусом бреда. Один из этих снов запомнился мне больше всего. Может, потому что в то же утро после него в бункере объявился Энрике.
Во сне я, выпав из распавшегося на части самолёта (а нечто подобное снилось мне уже не впервые), с бешеной скоростью падала вниз. Стояла кромешная тьма, лишь далеко подо мной горели огни мегаполиса. Вначале я летела одна, но вдруг обнаружила в своих объятиях Джерри. Не успела я осознать, что прижимаюсь к своему парню, как тот превратился в Энрике, а он спустя пару мгновений – в Эмили. И вот люди, которых я обнимала стали сменяться один за одним, лица некоторых казались мне вовсе незнакомыми. Ужас от того, что я никого из них не могу удержать, заполнял мою душу.
Проснувшись, я ещё долго не могла прийти в себя.
Каково же было моё удивление, когда, заходя в столовую, я лоб в лоб столкнулась с Диазом. Это случилось в последний день нашего вынужденного бездействия.
– Привет, – испуганно сказала я.
– Привет, – парень отвёл взгляд.
– Ты вернулся, – единственное, что мне удалось из себя выдавить.
– Да. Вернулся.
Я не знала, что ещё сказать, потому проронила:
– Как дела?
– Ничего, спасибо. А у тебя? – он наконец решился поднять глаза.
– Тоже неплохо.
– Ладно, увидимся, – и Диаз уже собирался выйти из столовой, но я остановила его тихой фразой:
– Ты что, просто так возьмёшь и уйдёшь?
– А почему нет?
– Может, хватит уже?
– Что «хватит»?
– Бегать от меня.
Время и место было не лучшее для разборок, но говорила я еле слышно, а лицо старалась сделать как можно более бесстрастным, чтобы мои коллеги, сидящие за столами, и пара охранников у стен подумали, что мы болтаем о всякой ерунде.
– Я ни от кого не бегаю, – равнодушно ответил Энрике и шагнул за порог.
