В отечественной историографии также весьма осторожно высказываются о Спарте как государстве, в котором присутствуют только отдельные признаки демократического устройства. Так, по словам И.Е. Сурикова, «в этом жестком, военизированном государстве элементы демократии (весьма умеренной, а не радикальной) хотя и были, но отодвигались на задний план принципами дисциплины и иерархии…»
[234]. То, что «спартанский полис выглядит более демократичным, чем типичная олигархия», он объясняет слишком большим для образцовой олигархии значением спартанской апеллы: «Речь идет, в частности, о роли народного собрания, которая в Спарте была не такой уж малой и, самое главное, очень рано институционально закрепленной…»
[235]
Как правило, исследователи по-разному оценивают политический строй Спарты до и после Пелопоннесской войны. Так, Ю.В. Андреев, бесспорный авторитет в области спартанской истории, не раз в своих работах указывал на известный демократизм ликурговой конституции, воплощенной в Большой ретре. По его словам, «рассматриваемая под определенным углом зрения ликургова Спарта, пожалуй, может показаться даже более радикальной формой демократии, чем Афины времен Перикла. Именно здесь, а не в Афинах был проведен в жизнь важнейший лозунг греческого демократического движения — "всеобщий передел земли"»
[236]. В более ранней своей работе Ю.В. Андреев, не совсем, правда, корректно, назвал Спарту архаического периода «крестьянской демократией»
[237]. Он полагал, и с этим мы вполне согласны, что Спарта до своего перерождения на рубеже V–IV вв. представляла собой «гоплитскую политику», т. е. разновидность умеренной демократии
[238]. О форсированном образовании у дорийцев гражданской общины и возможности существования в ранней Спарте «гоплитской демократии» говорит также Э.Д. Фролов
[239]. Правда, всякий раз, когда речь идет о Спарте, элементы демократии обнаруживают только в ранний период развития этого государства.
* * *
Традиционным в современной историографии является взгляд на Спарту как изначально аристократическое государство, чья политическая система постепенно выродилась в олигархию самого жесткого образца. Так, Энтони Эндрюс, автор давно ставшей классической статьи о системе управления в Спарте, оценивал Большую ретру как документ, который учредил в Спарте «форму правления, обычную для Греции, но скорее в олигархической, чем демократической, версии»
[240] По поводу слов Исократа, что Спарта — это демократическое государство, живущее в полной гармонии (Panath. 178), Э. Эндрюс заметил, что описывать внутренние основы спартанской политии как демократические — сознательный парадокс
[241]. Приведем еще несколько подобных суждений. Так, по словам известного комментатора Фукидида А. Гомма, «политическая конституция Спарты… за исключением аномалии двух царей была обычного аристократического типа»
[242]. П. Кэртлидж, иногда склонный усматривать в спартанской конституции некоторые демократические черты, тем не менее, анализируя ее судебную систему, приходит к выводу, что спартанский «демос как таковой формально был исключен из правового процесса». Далее П. Кэртлидж пишет: «На практике поэтому нег смысла называть Спарту демократией, даже если иметь в уме самые умеренные подвиды демократии у Аристотеля… Конечно, все три института — цари, герусия, эфорат, — как мне кажется, должны рассматриваться как формирующая часть спартанской олигархии, даже если это была во многом олигархия sui generis. Судопроизводство было, соответственно, олигархическим, т. е. не- или скорее антидемократическим»
[243].
И такой подход к Спарте как государству по преимуществу олигархическому кажется нам верным, однако только в том случае, если речь идет о позднеклассической или эллинистической Спарте. На необходимость подходить к спартанскому политическому устройству дифференцированно указывал, в частности, Ю.В. Андреев. «Что касается Спарты, — писал он, — то обычное в нашей литературе зачисление этого государства в разряд олигархий, причем наиболее крайних, основано, как нам представляется, на недоразумении. В подтверждение этого тезиса обычно приводятся свидетельства авторов IV в., которые застали Спарту в состоянии кризиса и упадка, когда олигархические элементы в се конституции уже начали одерживать верх над демократическими»
[244].
Подобно древним авторам, которые избегали прямо называть Спарту олигархическим государством, современные исследователи также затрудняются безоговорочно отнести к олигархии тот строй, который сложился в позднеклассической Спарте. О спартанской олигархии, как правило, говорят со всякого рода уточнениями и разъяснениями, смысл которых совершенно ясен: уж слишком далек был спартанский вариант олигархии от се классических образцов. Так, по мнению американского историка Д. Доусона, специалиста по античной утопии, «Спарта была олигархией, хотя и с некоторыми особенными чертами»
[245]. П. Кэртлидж, называя Спарту олигархией, добавляет, что это была «своеобразная» (sui generis) олигархия. На спартанскую олигархию как нетипичную для Греции обратил внимание И.Е. Суриков: «Если Спарту и можно считать олигархией, то, во всяком случае, придется согласиться с тем, что это была какая-то странная, нехарактерная олигархия, очень уж отличавшаяся от типичных олигархических режимов наподобие тех, которые установились, скажем, в Коринфе или Мегарах…»
[246] По-видимому, и Спарта, и Афины, несмотря на свою несхожесть, являют собой две модели греческого полиса в его крайних проявлениях. Как выразился прекрасный знаток спартанских реалий Стивен Ходкинсон, спартанское общество, которое мы видим «стоящим на одном конце спектра греческих полисов, в какой-то мере является экстремальным, но, возможно, не более чем демократические Афины, стоящие равно твердо на другом конце этого спектра»
[247].
