Пшик ничего не подозревал. Он всего лишь трудился аки хороший Ренфилд, слушал себе «Вот э филинг», как вдруг по затылку прилетело так, будто его проломило, и Пшик оказался лицом в том самом дерьме, которое так старательно нагребал.
«Господи боженька, молния ударила. Все, умер», – вот, о чем он примерно думал, но у мыслей не было четкой формы, только острые грани боли.
Пшик умудрился поднять лицо из дерьма и вернуться в вертикальное положение – и вдруг понял, что с поднятием и возвращением ему кто-то помог.
В ушах звенело, будто он только спустился с самолета, а потом сквозь пелену прорвался голос, и голос этот сказал:
– Пришло время расплаты, Пшик. По всем счетам.
Мальчишка сообразил не сразу, но затем, как Господь узнал дьявола, заговорившего с Ним в пустыне, он совершенно ясно понял, кто это.
«Хук, – подумал Пшик. – Он меня нашел».
– Слышишь, сынок? – продолжил голос. – Есть кто дома?
Пшик почувствовал, как у него отвисла челюсть. И, кажется, потекли слюни, как у маленького. А еще он до сих пор слышал музыку – как-то фоном, как будто у его несчастий был собственный саундтрек.
– А? Что?
Хук хохотнул.
– А? Что? – передразнил он. – Кажется, я тебе мозги отшиб, сынок. Ну, или может, это все вонь от драконьего дерьма.
И эта фраза тут же привела Пшика в сознание, взрезав кашу в мозгах.
«Драконьего дерьма? Хук знает про Верна?»
Констебль швырнул Пшика обратно в грязь.
– Чем это ты тут занят, малец? Каждый день возишься с говном? Старина Верн так обожает овощи? В жизни не поверю.
Пшик кашлянул, и голова чуть не лопнула, как битое яйцо.
– Я просто разбрасываю его по грядкам, – пробормотал он как будто сам себе. – Приказы шефа.
– Приказы Верна, ага, – сказал Хук. – Справедливо, наверное. Каждому свое.
– Нет, – попытался сохранить верность Пшик. – Приказы Ваксмена. Я слежу за его грядками, пока он внизу. Внизу, на юге.
– Ага, – отозвался Хук. – Конечно, лады, как скажешь. Ты неправильно понимаешь ситуацию, сынок. Я уже знаю все, что мне нужно. И сведения в надежном месте, сечешь? Так что твоя роль в этом сценарии – это дышать, пока не сдохнешь, вот и все. Просто, да? Не проблема, думаю, даже с пробитой головой.
Пшик никак не мог понять, что происходит. От сырой земли намокала одежда, голова пульсировала так, будто боль теперь там жила как у себя дома. Казалось, у Хука по поводу Верна было уже все схвачено. Мозгу хватило искры задать один жизненно важный вопрос:
– Вы меня не убьете, констебль?
– Убьете? – переспросил Хук. – Ты совсем в охоте не сечешь? Лучшая наживка – живая наживка.
Пшик смотрел, как его руки тонут в грязи, чувствовал кожей червей.
«Я – наживка».
– А на что мы охотимся, сэр? – спросил он.
Сил поднять голову и посмотреть Хуку в глаза у него не было.
Констебль перевернул его носком ботинка.
– Думаю, ты знаешь, на что мы охотимся, – навис Хук над избитым подростком. – Мы охотимся за воплощенным хаосом.
Пшик не знал наверняка, что значит «воплощенный», но «хаос» явно относился к Верну.
– Хаос, – пробормотал он. – Нельзя выследить хаос.
Хук ввинтил в уголок рта сигару и прикурил, усмехаясь.
– А ты хренов умник, сынок, м-м? Говоришь, хаос нельзя выследить, потому как у него нет системы? Но я ведь могу выманить хаос: отправить туда, куда мне нужно, и посмотреть, что выйдет. Интересно, как Верну замкнутые пространства.
Стало ясно: Хук в курсе всего драконьего. Поэтому Пшик решил забить на притворство:
– Верн разнесет это твое замкнутое пространство на куски, ушлепок. Представить не сможешь как.
– Эй, малец, – одернул Хук. – Ты смотри, речь прорезалась. Как тебе такой вариантик. Сдается, я двинул тебе по тупой башке недостаточно сильно. Не парься, это легко исправить.
Хук сунул руку под свое камуфляжное пончо, вытащил дробовик и повернул его прикладом.
– Пока баиньки, Пшикстер. Увидимся в Биг Изи.
Пшик закрыл глаза и расслабил челюсть – это казалось нелогичным, но Чарльз-младший однажды сказал, что так в случае травмы головы можно сохранить зубы, а Чарльз-младший должен знать наверняка, ведь врубался на своем квадрацикле в стены больше раз, чем у него конечностей.
«Ох будет больно, – когда Хук замахнулся “Моссбергом”, подумал Пшик. – Если мне вообще может стать больнее с головой, разбитой вдребезги».
«Вдребезги, – подумал он еще. – Ваксменово словечко».
И знаете, как говорят: «Помяни черта – и он явится».
Хук вовсю развлекался, раскраивая Пшику котелок и подсиживая криминальных авторитетов. Даже гадал, может ли жизнь стать прекраснее.
«Точно может. Скоро свяжусь с драконом».
На другой стороне, на фоне ночного неба, вспыхнул костер.
«Надо бы проверить, – подумал Хук. – Наверное, Боди опять мусор жжет».
И – потрясающая ирония – констебль мысленно похлопал себя по плечу за профессионализм и бдительность даже в выходной.
«Сам на полставки, а вот он я, забочусь о природе».
Потому что Ридженс Хук подходил к работе серьезно – даже несмотря на то, как на постоянной основе радостно шатал законы штата и человеческого бытия.
«Это разные вещи, – говорил он себе. – Все мы двойственны. Темные стороны, все дела».
Именно поэтому раскроенный череп Пшика его ничуть не волновал. По правде сказать, происходящим констебль и вовсе упивался.
«Не убей мальчишку, Ридженс, – напомнил он себе. – Мертвый заложник – тупо мешок мяса, а ряди мешка мяса из логова не выберется ни один дракон.
Так что Хук, обрушивая деревянный приклад Пшику на голову, придержал пару-тройку фунтов силы. Глухой удар, как топор о дерево, доставил ему, тем не менее, удовольствие.
«Рубец останется скверный, – подумал констебль. – Ну да ладно, это меньшее из проблем пацана, если учесть, какие увечья для него я запланировал».
Ему даже стало интересно, был ли он хоть когда-то способен испытывать сомнения, что не стоит резать мальца.
«Вряд ли, – признал Хук. – Я не то чтобы отличался совестью или чем-то вроде и до того, как папаша свихнулся на боге».
– Ага, – обратился констебль к бесчувственному пацану, – сперва я пощупаю тебя своим потрошителем, и старина Верн спляшет под мою дудку, а когда все пройдет, как мне надо, я прикончу это чудовище.
Что случилось дальше, его удивило и, честно говоря, он так и не понял, что происходит, пока все не закончилось. И даже после этого он часами ломал голову, задаваясь вопросом – а могло ли все пойти иначе? Например, мог ли он выжать из ситуации хоть какое преимущество.
