Потому что на плечах Ридженса Хука вообще-то, помимо тайных попыток воплотить в жизнь мечту о поставках вверх по реке и оттуда в Калифорнию и Нью-Йорк, лежала самая настоящая работа. Он был одним-единственным констеблем на весь Пети-Бато и из шестилетнего срока отслужил два года. Что привлекло Хука на сей пост, так это неопределенный характер требований: кандидат должен иметь высокий моральный облик, а также уметь читать и писать по-английски. Читать и писать Хук умел вполне отлично, а свой моральный облик считал соответствующим амбициям. К счастью, работенка занимала неполный день, так что пока Хук подавал разумные отчеты по расходам и успевал вершить справедливость, раздавая повестки, его по большому счету оставляли в покое. Ни для кого в Луизиане не было секретом, что пост констебля – пережиток прошлого столетия, которым по всему штату возмутительно пользуются предприимчивые лица с неполным рабочим днем, которые довели расходы до сотен тысяч долларов в год. Были времена, когда находчивый диспетчер подмасливал нужные шестеренки и цеплялся за значок констебля два, а то и три десятка лет, но с наступлением эры публичной отчетности народ начал в некоторой мере прозревать и переизбирать любителей тепленького местечка с куда меньшей вероятностью. Так что перед констеблем стоял выбор – честно выполнять работу или за шесть лет нахватать все, что не приколочено.
Хук честно выполнял работу. Служил там, где требовалось служить, и неважно в какие недра болот это его заводило, а причитающееся и затраты на топливо окупались в виде зарплаты. Отрабатывал три каких заблагорассудится дня в неделю и малость подрабатывал поддержанием порядка у мэра и друганов из соседнего отдела. Взамен мэр Шайн позволял Хуку пользоваться кабинетом и секретарем. Формально Хук не должен был взваливать на себя обязанности полицейских, но констебли, как правило, поступали именно так, и жители Пети-Бато радовались, что у них есть кому разнимать пьяные драки или отвозить залетного вора на шконку в Слайделл.
Предыдущим констеблем был местный водитель автобуса, и в барах поговаривали, что старина Деррик даже не представлял, как написать «высокий моральный облик», не то что обладал оным. Так что население было вполне довольно Хуком. Он, спору нет, маленько вселял страх, но с тех пор, как взял за привычку по вечерам обходить городок, случаи хищений резко устремились к минимуму. И Хук не то чтобы сам следовал букве закона; тут он скорее руководствовался принципом «сам живи и другим не мешай». Пьяницы регулярно оказывались не за решеткой, а у собственного порога; курящие траву детишки получали не протокол, а крепкий пинок под зад.
Населению спалось спокойнее, а Ридженс Хук закрепил нужный образ.
Распрощавшись с армией, Хук со всей тщательностью исследовал вопрос, куда б кинуть кости. Его привлекала модель полковника Фараиджи, а именно попасть в правоохранительные органы и наладить торговые связи с другими регионами. Пети-Бато он выбрал потому, что через болота городок имел выход на север. Вдобавок, в даркнете Хук слыхал про некоего Конти: псевдогангстера, который подкупал бойцов на службе – любой службе – и неплохо, надо сказать, платил.
Заступив на пост, Хук первым делом принялся в свои выходные наблюдать за семьей Айвори. Поэтому, когда вспыльчивый племянник главаря, Винсент, лапал танцовщиц в стрипухе и загремел в колотушечную, Хук сумел вмешаться и разрядить обстановку. Это помогло ему оказаться за одной барной стойкой рядом с Россано Рокэ, что в свою очередь привело к предложению от Айвори. И теперь Хук имел две зарплаты – в довесок к внушительной заначке от аферы с топливом военного назначения, которую он проворачивал в Ираке. Славная схемка, которая треснула по швам спустя месяцы после ухода Хука и вылилась в больше сотни обвинений личного состава и офицеров в хищении, взяточничестве и махинациях на десятки миллионов долларов. Когда известия просочились в тыл, Хук ржал как ненормальный:
«Десятки миллионов? Тогда уж скорее сотни».
Что история зацепит и его, Ридженс не переживал. Армия едва коснулась верхушки этого айсберга, а Хук вовлекался исключительно глубинно. Глубинно и запутанно.
Была и колонка с минусами: в долгоиграющих планах по тесному знакомству с инфраструктурой Айвори Конти коса нашла на камень. Такими темпами, чтобы сдвинуть Айвори с насиженного места, надобится божий промысел, а где его, черт дери, взять-то? Спасение от урагана, того, во Флориде, – вот, видимо, и все, что для Хука готов сделать хоть какой-то бог.
«Может, если б я не проткнул папашу колом, как вампира».
Ну да что лить слезы над пролитой кровью. Лучше разобраться со входящими – а потом вплотную заняться Пшиком Моро.
Как только к Хуку вернулось зрение, его неохотно, но выпустили из больницы. Врач увещевал, что констеблю повезло выписаться так быстро, что его сердце выдержало серьезную нагрузку, и что пару месяцев лучше себя поберечь. Правда, на все советы Хук намеревался положить откровенный болт, потому как, волею случая, этим же самым утром в его входящих оказался не кто иной, как Пшик Моро. Ридженс позвонил секретарше прямо из «шева», узнать, есть ли что срочное, и ответом было: «Не особо, констебль». Полдюжины запросов Лори уже перебросила на лайнбекера, которого Хук привел к присяге как своего зама по двадцать баксов за выход. Неплохое вложение, по мнению Хука, и легкий заработок, по мнению студентика, Дьюка МакКласкера, знакомого всем и прозванного «Класкездец» за то, что он устраивал полный звездец любому, кто отказывался от его услуг.
Из общей картины выбивалась только жалоба на шум, которая неделю назад поступила от одного из братьев Бужан, проживающих вниз по реке в переоборудованном вагоне поезда. Может, предположила Лори, Хук припоминает, как кто-то глушил там сомов? Братья очень надеялись, что констебль сделает всем возможным подозреваемым строгий выговор.
«Возможным подозреваемым, – подумал Хук. – Я точно знаю, кто тут действующий чемпион».
Он круто развернул «шев» на парковке бакалейного и устремил радиаторную решетку в сторону реки.
Хук медленно прокатился по переулку Моро. С прошлого раза кое-что изменилось. Ничего не кружилось, а правая рука почти пришла в норму – за исключением плотного бинта, который напоминал о матушкиных компрессионных колготах. Хук мысленно сделал зарубку: надо бы проверить, бывают ли эти бинты каких-то еще цветов, кроме телесного.
Он содрогнулся, но потом заставил себя абстрагироваться от варикозных вен своей матери и сосредоточился на вопросе Пшика Моро.
Это расследование он мог провести двумя способами, и определиться лучше бы заранее, до первого хода.
Было выражение, которым очень уж любил швыряться полковник Фараиджи: «Тише едешь, обезьянку поймаешь», на что Хук часто отвечал: «Пиф-паф, обезьянку прикончишь нах».
Такой ответ неизменно расстраивал полковника, видевшего в Хуке своего падавана.
«Но Ридженс, мой мальчик, что если ты хочешь допросить обезьянку?»
«Тогда выстрелю ей в ногу», – что Хук по-прежнему считал веским аргументом.
Однако сегодня он решил, что лучше воспользоваться подходом «тише едешь». Ридженс так-то ничего не имел против этого подхода и с легкостью мог его провернуть – за исключением одного «но». Или, если точнее, двух.
